Остров Надежды
Шрифт:
Погрузка торпед еще могла ускользнуть от их проницательных глаз, но ракеты не спрячешь, не сунешь в гнездо прямо с тележки.
Ракетную подводную лодку дети называют «носитель». Если космические носители превращались в отброс, а затем в пыль, то подводный ракетоноситель, освободившись от бескрылого груза, возвращался обратно.
У детей были свои НП, и, как их ни гоняй, не выкуришь из насиженных, удачно выбранных мест, будь то на крыше, в щелях у скал, в зализанном ветрами гребешке, господствующем над бухтой. Зимой
Лодки они называют по-своему и безошибочно узнают, еще не прочитав номеров.
— «Кашалот» вышел в море! — На НП возможен бинокль мощностью «цейса».
«Кашалотом» они называют лодку Ленькиного отца — Волошина, из-за внешнего сходства. Есть у них «Наутилус», там командир с бородой, как у капитана Немо, на «Д’Артаньяне» — веселый гасконец-старпом, лучший фехтовальщик спортклуба. На «Шамиле» служит курчавый, меднобровый аварец, хозяин ракет, холостяк. Он изредка снабжает ребят конфетами «Мишка».
На днях между Леней Волошиным и Рубеном Мовсесяном состоялся такой разговор.
— Леня, «Кашалот» вот-вот уйдет в крупную автономку, — объявил Рубен.
Лене всего десять, но он обязан держаться достойно, как сын командира «Кашалота».
— Откуда ты, Рубен, знаешь?
— Отец сдал партбилет.
— Интересно. — Леня не знает, сдают или нет партбилеты, и потому промолчал, чтобы не открыть своего невежества.
Рубен угощает приятеля маковкой.
— Когда уйдут — знаем, а вот когда возвратятся… — Рубен хрустит маковкой, широко раздвигая губы и обнажая зубы, не очень правильно понатыканные в его деснах.
Глаза у Рубена отцовские, полны азарта, лоб удлиненный, брови торчком.
Леня разжевывает маковку, стараясь не чавкать, как его дружок, а все же приходится нарушить преподанные матерью правила и забраться пальцем в рот, чтобы освободиться от прилипшего к зубам комка.
На «транспортир» поднимается отец, Леня пристраивается рядом. Отец не спешит и старается ответить на вопросы, постоянно возникающие в мальчишеской голове.
— Папа… — Леня заходит с другой стороны, там поудобнее — меньше снега, — если вы уходите в автономку, партийные взносы вперед платите?
— Зачем тебе? В партию готовишься из пионеров?
— Скажи, папа.
— Платим, как и положено. Месяц прошел — платим.
— А разве под водой деньги ходят?
— Ходят. Из рук в руки.
— Купить на них ничего нельзя?
— Зачем покупать? Все так дают.
— Бесплатно?
— А то ты не знаешь?
Отец сворачивает туда, куда ему нужно. Советует сыну поскорее добираться домой, отогреть нос и щеки, а вечером, после окончания уроков, они еще поговорят. Отец и сын расходятся в разные стороны, а перед сном, когда уложен на будущий день олений ранец, возвращаются к прерванному разговору.
— Деньги в подводной лодке не нужны. — Морщинка возникает от межбровья, чуточку вверх, кривым рожком, так же как у отца.
Волошин с радостной тоской отыскивает свои приметы, вспоминает свое тяжелое военное детство. Может быть, потому отцовская морщинка глубже, ветвистей. Сын его слишком часто задумывается. Пожалуй, виновна мать: она старается быть стойкой, провожая его в походы. Но насколько хватает ее мужества? Какие беседы ведут они вдвоем с сыном, поджидая его, вылавливая любую весточку, откуда только возможно — из штаба, от таких же, как и она, жен офицеров подводного флота?
— Партийные билеты мы не сдаем, Леня. Твой приятель ошибся.
— У него же отец парторг. — Леня не хотел бы, чтобы его ввели в заблуждение или говорили с ним, как с ребенком.
— Где бы мы ни были, мы остаемся коммунистами, — разъясняет отец, берет руку сына, пожимает ее, пробует. Рука стала крепче — помогли лыжные палки. Мускулистей стал и сам Леня, здоровье прежде всего. — Партбилет, вероятно, сдают разведчики, которые отправляются в тыл врага, а мы идем в плавание на своем корабле, вооруженном, с отличными машинами и механизмами. Мы такая же воинская часть. К нам не подобраться никому чужому, все закрыто, Леня. Крабу и то не за что зацепиться. Так-то…
— А если начнется война?
— Когда?
— Откуда я знаю — когда? Вдруг. Вот ты уйдешь, проводим тебя, и начнется…
— Будем воевать, Леня.
— В бой пойдете коммунистами. — Леня хмуро улыбается, хотя ему совсем не весело. Военный городок всегда в готовности. Здесь не плавят сталь, не добывают руду и мысли всех заняты одним. От них никуда не уйти. Где-то оборона — лозунг, здесь — постоянное дело, вернее, работа, такая же трудная, как в руднике или у мартеновской печи.
— В бой пойдем коммунистами, — строго повторяет отец и выжидает.
Леня думает, сжимает губы, недетская тоска разливается по его побледневшему лицу, и ручонка дрожит, шевелятся пальцы.
— Подводные лодки останутся последними в мире? — вышептывает он, глядя в одну точку, туда, где играет тусклый зайчик на рукоятке повешенного на стене кортика.
— Теоретически — да, Леня.
— Теоретически. — Он повторяет это чужое и жесткое слово, спрашивает: — Ты останешься, а нас не будет?
Волошин обнимает сына, долго не отпускает, ждет, пока установится ровный ритм сердца.
— Не думай об этом. Все будет хорошо… Мы и работаем, Леня, чтобы все было хорошо. И ты стараешься вместе с нами.
— А я как?
— Тем, что веришь, ждешь, помогаешь моим мыслям. Я всегда с тобой, с мамой.
— Ну, папа, ты всегда далеко от нас.
— Нет. Близко. Сердце — раз. А голова! Еще не изучили, какой это сильный локатор. Может быть, импульсы твоего мозга летят ко мне, а моего — к тебе…