Остров надежды
Шрифт:
Апар засмеялся.
— Ты чего? — с оттенком обиды спросила Нанехак.
— Я представил тебя на месте жены Скурихина или доктора Савенко, — сказал Апар. — Смешно!
— А что тут смешного? — насторожилась Нанехак.
— Если бы ты сняла кэркэр и обрядилась в их матерчатую одежду: чулки, юбку, кофту, а голову бы повязала платком… Ты только представь себе…
Нанехак на секунду вообразила себя в таком одеянии и, не удержавшись, тоже засмеялась.
— Вот было бы забавно! — сказала она. — А ты бы оделся как Ушаков. И поселились бы мы в деревянном доме, легли на кровать. Только я к стенке, потому что боюсь свалиться.
— А мне — падать? — обиженно заметил Апар. — Нет, давай уж останемся в своей уютной, надежной яранге и будем спать на полу, как привыкли.
— Ну ладно, — зевнув, согласилась Нанехак.
Но во сне она увидела себя одетой по-русски. Шла берегом какого-то странного моря, на котором вместо моржей лежали обнаженные люди. Их тела лоснились, они сами не говорили, а хрюкали и ползли к морю, расталкивая друг друга. Рядом шагал Ушаков в тюленьих торбазах, кухлянке и малахае… А потом они вместе ложились на кровать и спорили, кому лежать у стенки.
Нанехак проснулась среди ночи, испуганная сном. Вспомнила, как Ушаков показывал ей картинку, на которой изображено было далекое теплое море, где люди и впрямь купаются как моржи, лежат голые на песке, подставляя тела лучам солнца.
Нанехак слушала сонное дыхание Апара. Как он переменился с тех пор, как стал настоящим мужем! В нем появилась степенность и рассудительность, и речь его стала многозначительной и уверенной. Он во многом подражал Иероку и даже старался ходить, как он. Апар говорил об оленях, о своей мечте заселить ими остров. Возможно, он прав: зачем перенимать все без оглядки от русских? Вот и он, Апар, как ни старается внешне казаться настоящим эскимосом, морским охотником, а сокровенная мечта его — снова вернуться к оленям.
Нанехак часто прибегала в деревянный дом, с интересом наблюдая, как там готовились к зиме. Уже стояли печи, и в них бушевал укрощенный огонь, рожденный из черного каменного угля, и стенки печей пылали сухим ровным жаром, просушивая просторное помещение. Уходил запах сырости и мокрой глины, и вместо него воцарялся дух прочно осевшего здесь человека, его вещей и еды.
Ушаков чаще всего сидел в своей комнате, но дверь почти всегда была отворена, чтобы каждый, кому хотелось, мог зайти к умилыку без стука. Он сидел за столом и писал.
Нанехак удивлялась, как можно так долго писать и сколько на это нужно терпения. Ведь даже шить и то временами надоедает, не хочется больше браться за иглу и свитые из оленьих жил нитки.
Кухлянка для русского умилыка была готова, сшиты две пары штанов — верхние мехом наружу и нижние, из тонкого неблюя. Оставалась обувь.
Когда Ушаков оказывался один, Нанехак смело заходила к нему и рассматривала убранство комнаты, где в глаза бросалось множество книг.
— Я по натуре своей путешественник, — объяснял Ушаков. — Поэтому большинство моих книг — это книги о путешествиях.
— Значит, можно самому никуда не ездить, если умеешь читать? — спросила однажды Нанехак.
— Можно и так жить, — сказал Ушаков. — Только это не для меня. Я люблю все видеть своими глазами.
— И ты когда-нибудь тоже напишешь книгу?
— Может быть. Не знаю еще… Но пока у меня будут силы и возможности, я буду исследовать острова Ледовитого океана.
— Тогда тебе мало одной кухлянки, — заметила Нанехак. — Когда человек много ездит, ему надо много теплой и прочной одежды, потому что мех вытирается, рвется, портится от снега и сырости.
— Будешь мне шить каждый год новый комплект, — с улыбкой сказал Ушаков.
— С радостью, — просто и серьезно отозвалась Нанехак. — Для меня это — удовольствие. И еще я хотела сказать… что видела тебя во сне.
— Да? Хороший ли был сон?
— Ты шел в кухлянке, которую сшила я, — сказала Нанехак.
— Это, наверное, добрая примета, — задумчиво произнес Ушаков. — Как это у вас считается?
— У нас это тоже хорошо, — улыбнулась Нанехак. Продолжить разговор не удалось — к умилыку пришли Иерок, Тагью, Таян и Апар.
Иерок недовольно покосился на дочь, и она быстро вышла из комнаты. Эскимосы заговорили о поездке в бухту Сомнительную на моржовую охоту. Моржей у Роджерса больше не было, и, если не воспользоваться лежбищем в этой бухте или на мысе Блоссом, может случиться так, что и люди и собаки останутся без еды.
— Хорошо, — предложил Ушаков. — Завтра поедем на вельботе в Сомнительную.
— Теперь, когда вы закончили строить деревянный дом, — сказал Иерок, — пришла пора и нам позаботиться о зимних ярангах. Те, которые мы поставили, это временные, и пологи там летние.
— Все, кому нужно, могут взять оленьи шкуры на пологи и постели на складе.
— Это хорошо, — кивнул Иерок.
— Мы все берем и берем, — встревоженно произнес Апар. — А потом ведь надо будет платить.
— Я тут посчитал, — сказал Ушаков, положив ладонь на блокнот, — стоимость оленьих шкур целиком и полностью покрывается платой за вашу помощь в переноске грузов и строительстве дома.
Эскимосы удивились.
— Как же так? — растерянно спросил Иерок.
— А что, вам не нравится? — встревожился в свою очередь Ушаков. — Вы считаете, что этого мало?
— Дело не в том, что мало и много. Но то, что мы делали, мы делали бесплатно, в помощь. Как же мы будем жить дальше, если каждый раз станем считать: я тебе сделал то-то и теперь твой черед отплатить мне услугой?
— Но ведь вы работали, — настаивал Ушаков. — А каждая работа должна быть оплачена. Так полагается.
— Может быть, по вашим обычаям, действительно так полагается, — после некоторого раздумья произнес Иерок, — но псе же это не очень ладно. Мы ведь старались совсем не за плату.