Остров надежды
Шрифт:
Интересно, думает ли о другом мужчине жена русского? Или в этом они не похожи на эскимосских женщин? По своему физическому строению, Нанехак убедилась в этом в бане, куда их позвал сам русский умилык, они ничем от эскимосок не отличаются. В баню тогда Нанехак попала впервые, и казалось, обилие горячей воды, мыло, обжигающий пар должны были произвести самое сильное впечатление, но больше всего ее удивила схожесть русских и эскимосских женщин.
Из эскимосок отважились пойти в баню только Нанехак с сестрой, и за эту смелость Ушаков наградил их матерчатой одеждой, которую, как объяснили русские женщины, следовало носить прямо на теле. Но к этому трудно было привыкнуть.
Из многих размышлений, предшествующих сонному забытью, Нанехак больше всего любила мысли о будущем. Это объяснялось тем, что Ушаков пи о чем другом не говорил с таким воодушевлением, как о новой жизни.
Нельзя сказать, что в Урилыке совсем не думали и не говорили о будущем. Но те думы и разговоры чаще всего были вызваны тревогой накануне голодной зимы, ожиданием какой-то беды или надеждами на хорошую добычу. Самой сильной и постоянной мечтой была мечта наесться досыта и хотя бы на некоторое время забыть о еде. Зимой, когда кончался жир и мех полога покрывался изморозью, мечта о тепле не давала уснуть в ледяной постели.
Здесь еды было вдоволь, и в ярангах не угасали щедро заправленные моржовым и нерпичьим жиром каменные жирники. Пожалуй, впервые спокойно и уверенно люди ждали приближения зимы. Нанехак тщательно утеплила зимний полог, обложив его матами из сухой тундровой травы. Эту траву потом можно будет подкладывать в обувь под меховые чулки.
Здесь, на острове, сбылись главные мечты жителей Урилыка. Но видно, человек так уж устроен: удовлетворив одно, он тут же начинает задумываться о другом. Вдруг возникают потребности, о которых еще вчера никто и не помышлял. Таян, разумный и добычливый, теперь только и говорил о том, как бы приобрести музыкальный ящик-патефон, чтобы наслаждаться русскими песнями. Некоторые женщины, еще недавно довольствовавшиеся одной камлейкой, заимели по две, а иные и по три — ведь ткань можно было выписать в счет будущей добычи.
Нанехак мечтала о будущей жизни, пример которой был совсем недалеко от ее яранги, на невысоком бугре, в длинном бревенчатом доме, полном незнакомых запахов, звуков и разговоров.
Однажды она изловчилась и сумела рассмотреть тамошние постели, которые мало того, что располагались на высоких подставках-кроватях, но еще и состояли из нескольких слоев, но самое большое ее изумление вызвали белые простыни, так расточительно постеленные на совершенно чистый полосатый матрас. Голова спящего на такой постели тонула в мягкой подушке, и трудно было представить, как можно заснуть в таком неудобном, неловком положении, не чувствуя ухом твердого бревна-изголовья, отполированного до блеска. Даже способ еды должен измениться у эскимосов: продолговатое деревянное блюдо сменят тарелки; надо наловчиться брать твердую пищу вилкой и при этом сидеть на высоком табурете, подобно птице на крутом скалистом склоне.
Умом Нанехак понимала, что в будущей жизни эти внешние признаки новизны будут не самыми главными, но почему-то чаще всего думалось именно о них, а не о той возможности самим управлять жизнью, о какой не раз говорил Ушаков.
Болезненное любопытство вызывали действия русского врача Савенко, с виду совершенно обыкновенного человека. Немногие пока отваживались у него лечиться, лишь самые смелые, да и то только и каких-то незначительных случаях. Когда кто-то заболевал всерьез, обращались к своим врачевателям, однако делая это тайком от русских.
Вообще то, что раньше, в Урилыке, было всегда на виду, соблюдение извечных обычаев, исполнение обрядов, камлания, лечение больных, — теперь по возможности скрывалось, делалось тайно и осторожно.
В пологе от дыхания спящих мужчин стало душно, и Нанехак высунула голову в чоттагин. В размышлениях о будущем эта возможность глотнуть свежего воздуха в древнем эскимосском жилище, которая будет утрачена в деревянном доме, казалась самой дорогой потерей: ведь когда станет душно в комнате, чтобы дотянуться до форточки, надо встать на высокий табурет. Не будешь ведь так поступать каждый раз, да еще ночью, если тебе вдруг захочется подышать свежим воздухом.
Собаки, почуяв человека, придвинулись ближе, и самый крайний щепок лизнул шершавым языком лицо Нанехак.
Тишина плотным меховым пологом окутала маленькое поселение острова. Даже скованное льдами море молчало.
Нанехак не сразу сообразила, в чем дело. Сначала она почувствовала, как, тронутая чьей-то рукой, всколыхнулась передняя занавесь полога, потом скорее ощутила, нежели увидела, как зашевелился отец и тоже высунул голову в чоттагин. Он не заметил дочери, очевидно считая, что она давно спит. Откашлявшись, Иерок несколько раз глубоко вздохнул, и Нанехак подумала, как все-таки одряхлел отец, с тех пор как проводил год назад в последний путь свою жену. В сущности, он остался совершенно один, ему не с кем стало делиться своим сокровенным, тем, о чем не скажешь никому, кроме жены, с которой прожил душа в душу целую жизнь.
Покряхтев, Иерок зашуршал кисетом, потом спичечным коробком и запалил трубку. Нанехак затаила дыхание, боясь, что отец увидит ее. Но Иерок не поворачивал головы в ее сторону. Он молча и сосредоточенно курил, изредка глубоко вздыхая и бормоча какие-то непонятные дочери слова. Выкурив трубку, он не убрал голову в полог, а неожиданно простонал:
— О, почему я один должен нести тяжесть вины за покинутую нами землю, за тех богов, которые остались нынче неухоженными и некормлеными в пустом Урилыке?..
Иерок старался сдерживать свой голос, но в тишине чоттагина каждое слово слышалось ясно и отчетливо.
— Я готов на все, лишь бы люди не разочаровались, переехав сюда. Хочешь, возьми меня в жертву, всю мою жизнь вместе с теплой плотью, красной горячей кровью, седыми волосами и дыханием моим?
Голос отца казался чужим, словно говорил не он, а кто-то другой, оказавшийся вдруг в яранге. Он часто прерывался волнением и тяжелым дыханием.
— Не должно случиться так, что кто-то будет страдать из-за меня… Ведь уговорил людей я, только я, и никто иной. Почему вы не отзываетесь на мои призывы, почему остаетесь глухими на все мои заклинания? Может быть, я недостоин вас, тех, кто здесь всегда был хозяином и теперь недоволен нашим вторжением?.. Но ведь тут и раньше жили люди…
Иерок, видно, вспомнил о том, что Апар наконец обнаружил оленьи следы: он нашел в глубине острова, в долине небольшой речушки, текущей к южному берегу, почти окаменевшие оленьи орешки. Значит, здесь были олени, были… Значит, они могут быть здесь и в будущем…
Иерок выполз из полога, продолжая шептать заклинания. Запалив смоченный моржовым жиром мох в каменной плошке, он достал свой старинный родовой бубен и выскользнул из яранги.
Нанехак не знала, что делать. Отец вышел в стужу в одной ночной набедренной повязке из вытертого пыжика, босиком. Не повредился ли он умом?