Остров надежды
Шрифт:
На следующий день, почувствовав сильную слабость во всем теле, Иерок пошел к Аналько.
Старый шаман долго смотрел на своего тайного соперника и сосредоточенно курил трубку.
— Я собираюсь переселиться на север, — сказал он.
— Это правильно, — кивнул Иерок, — там должна быть хорошая охота.
— Не только поэтому, — откашлялся шаман. — Я устал жить под пытливыми взглядами русских.
— Разве они тебе мешают? — со слабой усмешкой спросил Иерок.
Он прекрасно знал настоящую цену призрачному могуществу Аналько, и эта усмешка рассердила шамана.
— Тогда почему ты пришел ко мне? Почему не идешь к русскому доктору?
— Он сам приходил ко мне, — спокойно ответил Иерок.
— И поставил тебе под мышку стеклянную палочку — талисман смерти? — злорадно спросил Аналько.
— От стеклянной палочки не умирают, — устало сказал Иерок. — Умирают от другого. Когда уходят жизненные силы. Я чую — истекает из меня эта сила, словно что-то прохудилось в моем теле.
Аналько еще раз пристально посмотрел на Иерока:
— Ничем не могу помочь… Хочу только сказать, что пренебрежение старыми обычаями и несоблюдение обрядов могут быть причиной недомоганий… Подумай об этом…
И все же, когда Тагью убил своего медведя, он, вместо положенных пяти дней, привечал и развлекал дорогого гостя только один.
Так поступили и остальные охотники.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Охотничья удача пришла и к Апару: он добыл своего медведя, чем окончательно утвердил себя в глазах тех, кто еще сомневался, станет ли бывший кочевник полноценным морским охотником.
Возле пушного склада пришлось ставить вторые вешала. После того как сократили время медвежьего праздника, не проходило и дня, чтобы кто-то не вернулся с добычей. Это радовало Ушакова, но печалило Иерока.
— Так можно перестрелять всех медведей в округе, — однажды встревоженно сказал он, вспомнив оскудевшие берега Урилыка, опустевшие моржовые лежбища.
Ушаков постарался объяснить эскимосу о долге, о кредите, но тревога Иерока передалась и ему. Возможно, эти пятидневные празднества и другие невольные ограничения в добыче зверя объяснялись отнюдь не природной леностью и беспечностью эскимосов, как утверждали некоторые «знатоки» северных народов, а вековым опытом и тысячелетней мудростью, которыми регулировалась добыча.
— Зверя здесь много, — тихо, словно оправдываясь, сказал Ушаков, чтобы успокоить друга. — Долгие годы здесь никто не охотился, и медведей расплодилось столько, что, наоборот, полезно будет немного сократить их численность. чтобы они не навредили другому живому населению острова.
И все же Ушаков задумался над тем, как в будущем научно исследовать наличие зверя в этом районе и регулировать добычу не с помощью древних эскимосских обычаев, но на строгой основе, чтобы не нанести непоправимого урона белому медведю.
Жизнь в поселении понемногу входила в ритм, дни становились буднями, наполненными работой, наблюдениями, хозяйственными делами, подготовкой к предстоящим долгим поездкам уже не с промысловыми, а с исследовательскими целями.
Пришлось, правда, забить быков: наступившие морозы и снегопады лишили их последних остатков подножного корма, а взятое с собой сено давным-давно было съедено. Быки к тому же волновали собак, и приходилось все время быть начеку, чтобы они не набросились на этих флегматичных животных, которым остров Врангеля явно пришелся не по вкусу.
Ушаков, согласно эскимосскому обычаю делиться свежатиной, принес кусок говядины в ярангу Иерока.
Нанехак осторожно взяла мясо и с едва скрываемой гримасой отвращения положила его на деревянное блюдо.
— Не нравится? — спросил Ушаков.
— Непривычное, очень светлое, — тихо проговорила Нанехак. — Мы такое никогда не пробовали.
— Это очень хорошее мясо.
— Старцев говорил — хорошее, — согласно кивнула Нанехак.
Когда Ушаков ушел, она спросила отца:
— Варить?
— Попробуй, — сказал Иерок. — Может быть, ничего?
Нанехак достала запасную, еще не использованную кастрюлю, полученную недавно среди других товаров в кредит, ополоснула свежей водой и повесила над костром.
Для начала она решила угостить неведомым мясом мужа, вернувшегося из тундры, куда он возил приманку для песцовой охоты.
— Это что такое? — подозрительно спросил Апар, поддев на кончик ножа кусок мяса.
— Мясо русских быков.
Апар понюхал, повертел и осторожно положил обратно на деревянное блюдо.
— А ты пробовала? — спросил он у жены.
— Нет.
— А отец?
— И он не пробовал.
— Тогда почему я должен есть это? — пожал плечами Апар. — Дай мне моржового или лучше медвежьего мяса.
— Так ведь это подарок, — сказала Нанехак. — Умилык сам принес.
— Ну, раз подарок, — вздохнул Апар и снова взялся за нож.
Он отрезал самую малость, пожевал и сказал:
— Немного похоже на оленину… Но старого, изможденного оленя… Интересный вкус. И мясо беловатое… Ничего, есть можно.
Убедившись, что говядина нисколько не повредила Апару, Нанехак съела несколько кусков, но Иерок так и не решился, довольствовавшись на ужин куском копальхена.
— Оставшееся, пожалуй, отнесу Таслехак, — сказала Нанехак.
— И правильно! — обрадовался решению дочери Иерок. — Старцев любит такое мясо. Он брезгует копальхеном, оттого у него каждую зиму зубы слабеют.
Нанехак шла привычной дорогой, по припорошенной снегом тропинке. Солнце уже довольно низко стояло над горизонтом, а сегодня оно было какое-то странное: вокруг диска вдруг появилось бледно-желтое пятно с утолщениями. Нанехак впервые встречалась с таким природным явлением. Его заметили и другие эскимосы: такого в Урилыке никогда не бывало.