Остров надежды
Шрифт:
— Как там Иерок?
— Уснул…
— Наверное, насовсем уснул, — печально произнес Кивьяна.
— Почему ты так думаешь? — осуждающе спросил Ушаков. — Он поправится.
— Гляди! — Кивьяна показал на сполохи северного сияния. — Видишь, сколько огней зажгли в окрестностях Полярной звезды? Это ему путь указывают, чтобы не заблудился.
— Зря ты так говоришь, — пробормотал Ушаков и заспешил дальше.
Он долго не мог заснуть, ворочаясь на оленьей шкуре, покрытой простыней, и думая о том, как легко эскимосы относятся к великому таинству смерти. Его поразила глубокая покорность судьбе.
Под окном послышались шаги. Ушаков невольно глянул на часы:
— Умер, — сказал учитель и тяжело вздохнул.
Покойный лежал на новой оленьей шкуре, одетый в будничную зимнюю кухлянку. На голове его — аккуратно подвязанный под заострившимся подбородком малахай, а вытянутые вдоль тела руки были в рукавицах из коричневого темного камуса. Затем тело накрыли пыжиковым одеялом и вдоль положили длинный деревянный брусок.
Всеми приготовлениями молчаливо распоряжался Аналько. Апар, Кивьяна и Таян повиновались ему сосредоточенно, со знанием дела. Очевидно, им не раз приходилось снаряжать человека в последний путь. У костра возилась потемневшая от горя Нанехак. Ей помогала сестра. Нанехак не плакала, и только растрепанные, непричесанные волосы и следы копоти на лице свидетельствовали о глубоких переживаниях женщины. Она взглядом показала Ушакову место на китовом позвонке в углу чоттагина, чтобы русский умилык не мешал совершению похоронного обряда.
Покойного крепко связали ремнями, оставив с каждой стороны тела по три петли.
После этого Нанехак подняла переднюю стенку полога, подперла ее палкой и подала деревянное блюдо с вареным мясом. Погребальная трапеза проходила в молчании. Аналько знаком подозвал Ушакова и дал ему кусок.
— Хорошая, тихая погода, — сказал он.
Ушаков молча кивнул. Он едва смог проглотить кусок мяса.
— Это значит, что уходящий не имеет зла ни на кого из оставшихся, — продолжал Аналько.
Когда мясо было съедено, Нанехак подала каждому по чашке крепко заваренного чая. Покончив с чаем, покойника вынесли ногами вперед за ременные петли. Ушакову дали третью петлю слева.
Тело обнесли вокруг яранги и положили на снег позади жилища, рядом с заранее приготовленной нартой. Все уселись на снег.
Началась одна из главных церемоний похоронного обряда: вопрошание уходящего. Аналько и Кивьяна взялись за концы деревянного бруса. Аналько громким голосом задавал вопросы, и уходящий отвечал. Считалось, если тело поднимается легко, он дает положительный ответ, а когда тяжело — отрицательный. Как заметил Ушаков, сама форма вопросов была такова, что она не давала возможности для двоякого толкования.
Покойнику задали обычные вопросы: не держит ли он на кого-нибудь зла, какова будет дальше охота, хочет ли он быть зарытым в землю или останется на поверхности, намеревается ли он возвратиться туда, где похоронена его жена…
После завершения обряда вопрошания тело положили на нарту, а у изголовья пристроили ящик с вещами умершего. Апар запряг собак. Они, словно понимая значительность происходящего, вели себя на редкость спокойно, не лаяли, не визжали, не огрызались друг на друга. Процессия тронулась, провожая в последний путь своего товарища. Ушаков вместе с другими держался за петлю и медленно брел вслед за упряжкой, поднимающейся по склону холма. Время от времени процессия останавливалась, провожающие отряхивались над покойником, передавая ему свои настоящие и будущие недуги. Ему они все равно уже больше не повредят, а оставшимся — все облегчение. Ни одной женщины в прощальной процессии не было: дочери Иерока остались в осиротевшей яранге.
Наконец похоронная процессия достигла назначенного места. Отстегнули собак, и, освобожденные от упряжки, они побежали обратно в селение. Осторожно смели снег и на обнаженную землю положили тело. Аналько перерезал все ремни, разрезал торбаза, кухлянку, рукавицы, штаны, шапку. Остальные сломали нарту, сложили обломки в груду и придавили тяжелыми камнями. То же сделали и с остатками разрезанной одежды. Аналько вполголоса объяснял Ушакову значение действий.
— Ничего не должно оставаться целым. Иначе, если вдруг Иероку вздумается вернуться, он может быстро собраться и пойти за кем-нибудь в поселение. А так, пока починит нарту, сошьет разрезанную одежду, он позабудет обратную дорогу или передумает. И еще: одежда придавлена камнями, чтобы она не колыхалась на ветру и не рождала пургу, плохую погоду.
Возле изголовья умершего, в кругу из камней, положили охотничий нож, чайник, чашку, напильник, точильный брусок, трубку, спички, кисет с табаком. Эти вещи также были поломаны и разбиты. Здесь же оставили несколько галетин, кусок сахару, табак. Остальное Аналько разделил между участниками похорон. Ушакову досталась галетина и обломок жевательного табаку. Ремень, которым был обвязан покойник, тоже разрезали на куски, и каждый, получивший отрезок, завязал на нем по две петли.
— Это чтобы наша жизнь не ушла за Иероком, — объяснил Аналько. — Через петли она не пройдет…
Когда процессия двинулась обратно в поселение, Аналько несколько раз поворачивал назад, намеренно наступая На старые следы, и, делая петлю, удлинял и запутывал дорогу. Путь лежал мимо яранг, к морю. Спустившись на лед, эскимосы несколько раз перекувырнулись и, выбравшись на берег, развели большой костер, над огнем которого довольно долго отряхивались и выбивали свои одежды.
— Все это мы делаем, чтобы вместе с очищающим огнем ушло нехорошее, — пояснял шаман. — Сейчас в яранге Иерока начнется «талимат кават» — «пятиночные сновидения». Никто не будет входить и выходить из яранги, никто все это время не будет там раздеваться. Нельзя ничего делать, особенно шить… Вот послушай, что случилось много-много лет назад… Жена одного умершего эскимоса, чтобы развеять горе, отвлечься от мрачных мыслей, стала сшивать нитками из оленьих жил камусы. Шьет, а нитка все за что-то цепляется. Женщина осмотрела жильную нить — она ровная, гладкая, ни одного узелка. Но как начинает шить — снова она цепляется. Вдруг за ярангой послышались шаги, а потом в чоттагине возник какой-то шум, возня. Подумала женщина, что это собаки забрались, зажгла мох в каменной плошке и вышла посмотреть. А там лежит тело ее мужа. И упала она бездыханной прямо на него, своего любимого. Пришлось на следующий день хоронить уже обоих, а торбаза так и остались недошитыми. С той поры и повелось: не шьют не только в яранге умершего, но и во всем селении…
Странно, но после похорон Иерока в природе наступила удивительная тишина. Над крохотным поселением, над всем островом ясными звездами и полной луной сияла полярная ночь, и лишь в полдень южная сторона горизонта окрашивалась в алый цвет, напоминая о том, что где-то существует яркое, обжигающее, ослепительное солнце, от которого люди ищут укрытия. Не верилось' что где-то может быть такое.
Прошли пять дней траура, и Ушаков решил навестить ярангу Иерока.
В ней было пусто и сиротливо. Голодные собаки, свернувшись клубком, лежали в холодном, неприбранном чоттагине, и сама Нанехак, всегда чистая, аккуратная, показалась растрепанной и грязной.