Остров надежды
Шрифт:
— Здравствуйте, умилык, — тихо поздоровалась она с гостем и захлопотала, разжигая потухший костер.
— Да ладно, не надо чаю, я только что пил, — попытался остановить ее Ушаков.
— Как же можно так? — пробормотала Нанехак. — Если бы отец был жив, он меня поругал бы за то, что я не угостила тебя.
Апар чинил старые снегоступы, но по всему было видно, работал он только для того, чтобы просто чем-то заняться. Он вяло и тупо посмотрел на Ушакова и едва кивнул, когда тот поздоровался.
— Ты не заболел? — спросил его Ушаков.
— Не заболел я, — угрюмо ответил Апар.
— А отчего не пошел на охоту? Погода-то хорошая…
— Так ведь нельзя. Дух Иерока еще не ушел далеко… Бродит где-нибудь рядом. Может, даже в обличье белого медведя.
Ушаков хотел было возразить, что это чушь, но вовремя сдержался и только напомнил:
— Траур ведь еще вчера кончился…
В ответ Апар тяжело вздохнул.
— Он еще долго будет бродить возле нашего поселения, — тихо сказала Нанехак, подавая чашку. — Он очень любил жизнь, любил всех нас и тебя, умилык. Ему нелегко так сразу уйти.
Ушаков не хотел поддерживать такой разговор, но не знал, как повернуть беседу на охоту, на то, что, несмотря ни на что, надо жить, искать зверя, добывать свежее мясо, чтобы не болели люди.
За стенами яранги послышались голоса и собачий лай.
В чоттагин вбежал встревоженный Павлов:
— Георгий Алексеевич! Кажись, ваш Пестряк взбесился!
Пестряк — это передовой пес в упряжке Ушакова. Он был на редкость умным и понятливым, а кличку свою получил за несколько темных пятен на морде.
Оставив недопитый чай на столике, умилык торопливо вышел из яранги. Уже нескольких собак в поселении постигла эта болезнь, но Ушакову почему-то казалось, что беда минует его упряжку.
Пестряк, посаженный на цепь, смотрел на людей диким остановившимся взглядом. Голова тряслась, с уголков пасти свешивалась белая слюна. Иногда он пытался лаять, но лай его был какой-то жалобный, скорее похожий на визг. Ушаков понимал, что единственное и самое верное решение в такой ситуации — это избавить пса от мучений.
Ушаков послал Павлова за винчестером. Взяв в руки неожиданно отяжелевшее ружье, он несколько раз поднимал его, но тут же, встретившись с взглядом собаки, опускал. Наконец, собравшись с силами, нажал на спусковой крючок.
Собака дернулась и затихла.
— А может быть, в ней беспокоилась душа нашего Иерока? — услышал он тихий голос за спиной, обернулся и встретился с обезумевшими от страха глазами Нанехак.
— Не говори так! — закричал Ушаков. — Не говори!
Опираясь на винчестер, он едва добрел до своей комнаты и рухнул на постель, сраженный новым приступом болезни.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Казалось, что на этот раз из болезни не выбраться. Три дня Ушаков пролежал в беспамятстве, но когда пришел в себя, то увидел рядом с собой осунувшееся, озабоченное лицо доктора Савенко.
— Ну что, плохи дела? — спросил он, едва шевеля пересохшими губами.
Доктор ничего не ответил, но по его глазам Ушаков понял, что положение его безрадостно. И вдруг вспомнил: когда он первый раз был болен, в комнате всегда было полно людей, сочувствующих ему. Вон там, возле самой двери, на корточках сидел Иерок…
— А где народ?
— Какой народ? — с удивлением переспросил Савенко, полагая, что начальник бредит.
— Где эскимосы?
— А, эскимосы, — вздохнул доктор. — Болеют…
— Как болеют? Кто болеет? — встревожился Ушаков.
— Жена Тагью тяжело больна.
— А ты лечи ее! Лечи! — неожиданно громко сказал Ушаков. — И обязательно помоги ей! Никто не должен умирать в нашем поселке! Понимаешь — никто!
Доктор Савенко только плечами пожал. И опять тяжело вздохнул.
— Прими все меры, — уже спокойнее продолжал Ушаков. — Все самые лучшие продукты, все лекарства — эскимосам.
— Так если бы они в действительности лечились, — горестно заметил Савенко. — Позвали меня к жене Тагью, когда ей стало совсем плохо. А до этого от нее не отходил Аналько.
— Позовите ко мне Тагью! — распорядился Ушаков. — Я с ним сам поговорю.
Тагью пришел вместе с Павловым. Он с любопытством, с какой-то пытливой жадностью всматривался в лицо Ушакова. Переглянувшись с доктором, Тагью спросил:
— Скажи, умилык, моя жена умрет?
Ушакова поразил убитый вид Тагью. Наверное, он очень любит свою жену, потому что в глазах его застыл такой страх и отчаяние, что Ушакову стало не по себе.
— А ты мне скажи, Тагью, я умру?
Эскимос испуганно посмотрел на русского умилыка, потом перевел взгляд на Павлова, на доктора.
— Не знаю, — неуверенно ответил он.
— А откуда мне знать — умрет твоя жена или нет? Но скажу тебе прямо: ее спасение — в твоих руках.
— Как это? — с недоумением спросил Тагью.
— Если ты будешь делать все, что говорит доктор, твоя жена поправится.
— Однако, — нерешительно произнес Тагью, опасливо поглядывая на Савенко, — тебе он не помог.
— Почему не помог? — возразил Ушаков. — Сегодня я чувствую себя намного лучше, чем вчера. И твоей жене станет хорошо, если будет слушаться доктора.
— А можно обойтись без стеклянной палочки? — вдруг спросил Тагью.
Ушаков сразу же догадался, что речь идет о злополучном термометре. Он повернулся к доктору и сказал:
— Неужели нельзя обойтись без измерения температуры? Ведь если у человека жар, это и так видно, невооруженным глазом.
— Можно, конечно, — уныло согласился Савенко.