Остров надежды
Шрифт:
— Я пела о том, чтобы ты поправился, чтобы снова стал здоровым и веселым, — ответила Нанехак.
Конечно, главным победителем болезни оказался молодой, сильный организм. Но и забота эскимосов, их уверенность в том, что русский умилык обязательно поправится, помогали врачу.
Аналько так прямо и сказал Ушакову:
— Наверное, здешний злой дух ошибся. Он хотел выбрать себе в жертву эскимоса, а попал в тебя. Так что не беспокойся, выздоровеешь.
За время болезни Ушаков наслушался рассуждений о том, что остров, как оказалось, обильно населен разного рода духами, которые не одобряют вторжения людей в их владения.
— Мы
Иерок был осторожнее в своих высказываниях о недружелюбных Неведомых силах, но это объяснялось скорее всего тем, что он понимал: русский умилык не верит в существование духов.
Ушаков мало-помалу поправлялся, но тревожное настроение не покидало людей. Время от времени доктор Савенко приносил вести о заболевших, но самое удивительное было в том, что многие страдали цингой.
Свежего мяса оставалось все меньше, да и копальхен был на исходе. Главные запасы размещались далеко от бухты Роджерс, на мысе Блоссом, в Сомнительной, а бушевавшая почти все время пурга не давала возможности съездить за ними на собаках. Никто не голодал, продуктов хватало всем, но цинга шла от яранги к яранге. Были и другие болезни; и доктор Савенко, и эскимосский шаман Аналько буквально не знали покоя.
Люди приуныли, поникли. Даже Кивьяна, никогда раньше не унывавший, жаловался на холодный мрак, окутавший остров.
— А вдруг солнце совсем не покажется? — однажды спросил он.
— Такого не может быть! — уверил его Ушаков. — Весна придет в свое время, как положено, а до первых лучей и вовсе недолго осталось.
Многие, даже самые азартные охотники сидели по своим ярангам, варили кашу, пили чай со сгущенным молоком, предаваясь мрачным мыслям.
— Почему вы не охотитесь? — спрашивал Ушаков.
— В такой темноте недолго и злого духа встретить, — ответил Аналько. — Они обступили селение, только и ждут, как бы всех нас сожрать.
Ушаков, все еще слабый, не оправившийся после болезни, стал понемногу выходить из дому.
Первым делом он откопал занесенное снегом окно, хотя через него уже давным-давно не проникал дневной свет. Потом стал ходить по ярангам, ободряя людей, стараясь поднять настроение.
Как-то вечером он спустился к морю. Это было накануне Нового, тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Мороз обжигал лицо, кусал даже ноги, обутые в теплые оленьи чижи и камусовые торбаза. Море до самого горизонта было сковано толстым, неподвижным льдом, и зрелище было таким удручающим, что Ушакову пришлось напрячь все свои силы, чтобы не поддаться отчаянию.
Новый год встретили не очень весело.
А наутро, первого января, доктор Савенко принес известие о том, что Иерок слег.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Иерок лежал в пологе, а голова его была высунута в чоттагин, где молча сидели Апар, Нанехак и Аналько.
Ушаков подошел к больному. Иерок бредил, кого-то звал, иногда вдруг произносил русские слова. Придя в себя и увидев рядом с собой умилыка, даже попытался улыбнуться.
— Как же так, Иерок? Что с тобой? — участливо спросил Ушаков.
— Вот… заболел, — виновато, слабым голосом отозвался старик. — Пока ты болел, я держался… А теперь мой черед. Нельзя, чтобы оба умилыка разом болели.
— Пусть доктор Савенко посмотрит тебя, — сказал Ушаков. — Он ничего дурного не сделает. Обещаю тебе…
— Хорошо, пусть придет, — еле слышно проговорил он и, закрыв глаза, снова впал в забытье.
Доктор Савенко выслушал больного. Градусник он так и не отважился поставить, видя, как Нанехак зорко следит за его руками. Но и без градусника было ясно, что у старика сильный жар. Вероятнее всего, это воспаление легких. Выдержит ли он?
На вопросительный взгляд Ушакова доктор лишь в сомнении покачал головой.
Савенко ушел, ушел шаман Аналько, но Ушаков остался рядом с больным другом. Он вспоминал дни собственной болезни, когда, открывая глаза, всякий раз видел сидящего на корточках у двери Иерока, ловил его сочувствующий взгляд.
Ушаков прислушивался к тяжелому дыханию больного, вспоминал их первую встречу в бухте Провидения, разговор об острове, долгие беседы, когда они вместе мечтали о будущем нового эскимосского поселения. «Я слышал от стариков, — говорил Иерок, — что наш народ смело обживал новые земли. Почему бы нам не последовать этому хорошему древнему обычаю?» Но жизнь здесь оказалась нелегкой. И вот первое серьезное испытание. Ушаков был достаточно самокритичен, с тяжелым сердцем он брал на себя значительную долю вины. Много, слишком много времени было потеряно осенью. Увлеклись постройкой дома, складов, совсем забросили подготовку к зиме, мало запасли мяса и зелени. А ведь именно от этого во многом зависит жизнь эскимосов. Разве нельзя было побольше внимания уделить охоте? Конечно, можно. Того же моржа на мысе Блоссом было сколько угодно… От голода, понятно, никто не умрет, но от других болезней, как оказалось, люди здесь не застрахованы.
Так и остался неосуществленным план большой совместной поездки двух умилыков вокруг острова.
— Он в последние дни был очень плох, — тихо рассказывала опечаленная Нанехак. — Держался на ногах только потому, что хотел помочь тебе выздороветь.
— Что я могу для него сделать? — с горечью спросил Ушаков.
— Будь рядом, — попросила Нанехак, — пусть он видит тебя, когда будет приходить в сознание. Ему осталось совсем мало жить…
— Как ты можешь говорить такое? — с ужасом воскликнул Ушаков, пораженный тем, с какой безысходной уверенностью произнесла эти слова Нанехак. — Он еще может выздороветь!
— Нет, он уже не поправится, — печально вздохнула Нанехак. — Он долго боролся с болезнью, не поддавался ей, ходил, охотился, и вот — рухнул… Он не поднимется…
Поздним вечером, когда в небе заполыхали огни полярного сияния, Ушакову показалось, что Иерок уснул: его дыхание стало ровным, размеренным.
— Я приду утром, — тихо сказал он Нанехак, прикорнувшей у едва тлеющего очага.
Сияние было таким сильным, что под его сполохами хорошо просматривался весь ряд эскимосских яранг, длинное, почти по самую крышу занесенное снегом деревянное здание. Кое-где у жилищ виднелись безмолвные тени. Ушаков медленно шел к дому и едва не столкнулся с Кивьяной. Тот стоял у задней стены своей яранги и разбрасывал с деревянного блюда крошки еды, которые тут же подбирали собаки. Сначала Ушакову показалось, что он просто кормит собак, но потом догадался: эскимос приносит жертву. Умилык хотел было незаметно пройти мимо, чтобы не смущать Кивьяну, но тот сам остановил его: