Остров отчаяния

О'Брайан Патрик

Окрик впередсмотрящего прервал ход его мыслей, поскольку теперь мыс был виден с рея, находящегося ниже:

— Эй, на палубе, два румба справа по носу земля.

С этого времени семейные «леопардовцы» взяли перья и чернила, а те, кто не умел писать, диктовали свои образованным друзьям, иногда простецким языком, но чаще в словах и выражениях настолько высокопарных и официальных, какие только могли изобрести, и изложенных возвышенным слогом. Сдержав обещание, Стивен передал просьбу миссис Уоган добавить свое письмо к быстро прибывающему потоку.

— Будет интересно узнать, что в нем содержится, — сказал он, и, как и ожидал, Джек отвернулся, отвернулся быстро, но недостаточно быстро, чтобы скрыть выражение крайнего отвращения, и чего-то, очень похожего на презрение.

Капитан Обри приложил

бы все усилия, чтобы обмануть врага, воспользовавшись фальшивыми флагами и ложными сигналами, чтобы тот поверил, что корабль является безвредным купцом, нейтралом или соотечественником, а также любой другой уловкой, которая могла прийти в его плодотворную голову. На войне все честно, все, кроме вскрытия писем и подслушивания за дверью. С другой стороны, если Стивен, вскрывая письма, сможет подтолкнуть Бонапарта на один дюйм ближе к границе ада, то он с радостью растерзает всю почтовую карету.

— Ты прочтешь перехваченные депеши, открыто радуясь и ликуя, — сказал он, — считая, что это публичные документы. Если ты ценишь искренность, ты должен тогда признать, что любой документ, имеющий отношение к войне, также является публичным документом: ты должен очистить ум от этих глупых предрассудков.

В глубине сердце Джек остался при своем убеждении, но письмо Стивен получил и сидел, держа его в руках в неприкосновенной приватности кормовой каюты. Было раннее утро, «Леопард» лежал невдалеке от Ресифи, довольно далеко от рейда — риф, охраняющий внутреннюю якорную стоянку, находился в доброй половине мили. Первый же взгляд на письмо совершенно неожиданно поразило его, поскольку адресовалось Диане: никогда Мэтьюрин не думал о такой возможности, предполагая, что их знакомство поверхностное, и прошло несколько минут, прежде чем он смог собраться с мыслями и заняться печатью. Печати и сопутствующие ловушки не представляли для него сложности, а эта потребовала всего лишь тонкого раскаленного ножа: и все же, несмотря на это, ему дважды пришлось останавливаться из-за дрожи в руках. Если письмо содержит доказательства вины Дианы, это убьет его.

При первом прочтении в письме не обнаружилось ничего подобного. Миссис Уоган чрезвычайно оплакивала внезапную разлуку со своей дорогой миссис Вильерс — случай сам по себе слишком ужасный и неприятный, чтобы вспоминать, — а в один момент даже подумала, что их разделит расстояние между этим миром и лучшим, поскольку в своем раздражении при виде тех одиозных грубиянов, миссис Уоган выпалила из пистолета или даже двух — другой выстрелил сам по себе, и это, как оказалось, повернуло дело из разряда просто проявления храбрости в преступление, караемое смертной казнью. Но поскольку ее адвокаты очень умно обтяпали дельце, а добрые друзья пришли на помощь, то их отделяет только расстояние в половину этого мира, и то, возможно, не очень надолго. Пусть миссис Вильерс передаст приветы всем их друзьям в Балтиморе, особенно Китти ван Бюрен и миссис Тафт, и будет очень любезно с ее стороны сообщить мистеру Джонсону, что все хорошо и никакого непоправимого вреда не случилось, а более подробную весточку он получит от мистера Коулсона.

Путешествие началось самым отвратительным способом, у них на борту случилась чума, но теперь уже некоторое время дела идут лучше. Погода стояла восхитительная: ее припасы хорошо сохранились, и она подружилась с хирургом — некрасивым маленьким человечком, который, возможно, знает об этом, поскольку теперь позволил отвратительный бороде покрыть лицо — зрелище довольно ужасное для лицезрения, но можно привыкнуть к чему угодно, а общение с ним приятно скрашивает день. Доктор ведет себя вежливо и вообще добр, но может быть раздражительным: дать односложный ответ, хотя до настоящего времени Луиза не осмеливалась быть дерзкой, нет, только совершенно кроткой. Доктор не из тех, кому нужно «давать отпор», как говорят матросы, отнюдь нет, и Луиза полагает, что сердце его разбито. Как она поняла, он не женат.

Ученый человек, но, как и другие, ей знакомые мужчины, довольно нелепо беспечный во многих обычных аспектах жизни: отправился в море в двенадцатимесячное плавание без единого носового платка! Она сшила ему дюжину из имевшегося у нее куска батиста и полагает, что должна проявлять tendre [23] об этом человеке. И, конечно, была разочарована, когда вслед за стуком в дверь появился не доктор, а священник — рыжеволосый как Иуда и косолапый тип, уделявший ей много крайне нежелательного внимания, сидя с ней и читая вслух о благочестивых деяниях. Со своей стороны, миссис Уоган просто ненавидела комбинацию из начинающихся ухаживаний и Библии, много, слишком много подобного видела в Штатах: миссис Уоган уже не школьница только что из класса, и знает, что за этим следует. В остальном ее жизнь не являлась слишком неприятной: монотонной, конечно, но это не та невыносимая скука прошлых лет в женском монастыре.

23

Заботу (фр.).

Её горничная знает забавные рассказы о низкой, насколько только можно представить — а может даже и нельзя, — жизни в Лондоне. Есть еще милая глупая собака, которая разгуливает с ней взад-вперед по юту и коза, иногда снисходящая до того, чтобы проблеять «добрый день». У нее имеется хороший запас книг, и она прочла «Клариссу Харлоу» и даже не повесилась (хотя иногда только из-за отсутствия подходящего крюка), не подсмотрев, как дурочка спасется от этого мерзкого хлыща Ловеласа — как же миссис Уоган презирает этих самовлюбленных хлыщей, — и не пропустив ни строчки: подвиг, почти невозможный в женском мире. Если милая миссис Вильерс окажется в подобном затруднительном положении, миссис Уоган не может посоветовать ничего лучше полного собрания сочинений Ричардсона, вкупе с Вольтером в качестве противоядия, и неограниченным запасом неаполитанского печенья, но верит, что у миссис Вильерс все наоборот — жизнь, полная свободы, в компании хорошо воспитанного умного человека — таково постоянное желание ее самой нежной подруги, Луизы Уоган.

Первое прочтение не выявило никакой вины Дианы: скорее наоборот. Письмо явно имело целью оставить ее в тени. Сердце уже простило Диану, но ум настоял на втором прочтении, более медленном, и третьем, крайне тщательно анализируя слова и ища те мелкие отметки и повторения, которые могли бы выдать код. Ничего.

Он откинулся назад, вполне удовлетворенный. Конечно, письмо искренним не было, и самая большая неискренность — отсутствие Хирепата — чрезвычайно ему понравилась. Миссис Уоган знала, что есть некоторый риск того, что письмо будет прочитано капитаном (она, несомненно, не разделяла его глупые предрассудки), и если у нее и имелась для передачи информация деликатного свойства, то она намеревалась передать ее через Хирепата. Весьма вероятно, что она желает сказать нечто большее, чем «никакого непоправимого вреда», и сообщить своему руководителю, скольким ей пришлось пожертвовать, чтобы спасти свою шкуру. Любой агент, хоть сколько-нибудь стоящий, сделал бы то же самое. Любой неперекупленный агент, а миссис Уоган не была перекуплена. Более того, Стивен предоставил ей кучу времени, чтобы подготовить своего любовника.

Скопировав письмо для сэра Джозефа, чьи шифровальщики могли найти код там, где тщательное изучение, нагревание им бумаги и химикалии не обнаружили ничего, вернул печать на место и положил письмо обратно в мешок, одновременно просматривая недавно добавленные послания в поисках конверта, написанного узнаваемым почерком Хирепата — ничего.

— Джек, — сказал он, — кого-нибудь отпустят на берег?

— Нет, — сказал Джек. — Я нанесу визит губернатору, соблюду приличия и посмотрю, не смогу ли достать в порту пару матросов. В любом случае, единственные, кто сойдет на берег, будут ты и те инвалиды, в чьей отправке на берег ты абсолютно настаиваешь. — При этих словах Джек убедительно посмотрел Стивену в лицо и продолжил. — Я имею в виду, что нельзя терять ни минуты и не хочу, чтобы дезертировал хоть один человек. Ты же знаешь, как они бегут, если им дать хоть полшанса.

— Вот имена тех, которых нужно отправить, — сказал Стивен. — Я обследовал их очень тщательно менее часа назад.

— Не знаю, как я скажу Пуллингсу, — сказал Джек, глядя в список. — Это разобьет ему сердце.

Убитым горем тот и казался, когда его перекидывали через борт в парусиновом мешке, чтобы присоединить к остальным в нанятом тендере — слишком ослабел, чтобы даже сидеть, и хорошо, потому что он мог лежать, скрыв лицо. Некоторые также были подавлены, и все выглядели жалко, а многие капризничали как невоспитанные дети. Один из них, Эйлифф, которому Стивен помогал забраться в люльку, завопил: