Остров отчаяния
Шрифт:
Из первоклассных моряков, плававших с ним прежде и знавших взгляды Джека на то, как надо управляться с пушками, набиралось достаточно наводчиков и расчетов для полноценного бортового залпа верхней палубой. Нижняя палуба на данный момент времени старалась справиться, как могла, с остальными пушками, имея настолько жидкие расчеты и без того разбавленные морскими пехотинцами, что не оставалось солдат для стрельбы из ручного оружия. До тех пор, пока не поправятся больные, эти расчеты располагались так, чтобы наименее эффективные находились посреди корабля — места, известного как «бойня», поскольку в сражении большая часть вражеского огня сконцентрирована на ней. Более слабые расчеты — на нижней палубе: хотя двадцатичетырехфунтовки и могли укусить сильнее, пробивая два фута цельного дуба с семисот ярдов, орудийные порты нижней палубы «Леопарда» располагались от поверхности воды не выше, чем у других судов его класса, и если сражение произойдет при сильном волнении, они обязательно должны быть закрыты с подветренного борта, а, возможно, и с наветренного тоже.
Джек обнаружил хорошего канонира в лице констапеля Бартона, который полностью согласился с капитанской практикой реальной стрельбы, вместо того, чтобы ограничиваться просто накатыванием пушек. Капитан располагал дюжиной превосходных командиров расчетов, и на нижней палубе ему здорово помогали Баббингтон, а также Мур из морской пехоты. Да и старшие мичманы, любившие этот вид учений с их грохотом, динамичностью, возбуждением и соревновательностью, уделяли большое внимание своим подразделениям. Но Грант оказался мертвым грузом. Вся его служба ограничивалась транспортами, суетой в гавани и исследованиями, и, думалось, не его вина в том, что никогда не довелось ему участвовать в сражении. Хороший навигатор, знать скрытую природу морской битвы он не мог, и не выказывал готовности учиться. Как будто не верил взаправду в возможность сражения или необходимость чего-либо помимо формальной подготовки к нему, и его отношение, довольно очевидное, заразило многих тех, чьи представления о сражения были столь же туманными, как и его собственные — повсюду дым и пальба в упор, и Королевский флот побеждает как само собой разумеющееся.
После одной-двух встреч с Грантом наедине, не преуспев в том, чтобы встряхнуть упрямое самодовольство пожилого человека, несмотря на его постоянное «да, сэр» при каждой многозначительной паузе, Джек записал его как еще одно бремя, которое нужно нести, ни в коем случае не малозначительное, но намного менее важное, чем стадо сухопутных на нижней палубе. И он продолжил превращать «Леопард» в боевую машину, эффективную, насколько позволяли средства, полностью изменив методы и приспособив их к необычайно малочисленной команде и, как сам выражался, «по одежке протягивал ножки».
Утренние учения проходили в кормовой каюте. Здесь стояли собственные бронзовые девятифунтовки Джека, принайтовленные обычно вдоль бортов, чтобы занимать меньше места. Они являлись частью добычи с Маврикия — легкие и красивые пушки, которые аккуратно рассверлили, чтобы подходили английские девятифунтовые ядра, и окрасили в темный шоколадно-коричневый цвет, чтобы избавиться от бесконечной полировки, занимавшей так много времени на корабле — времени, которое можно потратить намного эффективнее. Но это гуманное, разумное действие противоречило некоторым глубинным военно-морским инстинктам: Киллик и его помощники, воспользовавшись крохотными сколами краски вокруг замка и запального отверстия, постепенно увеличивали область сияющей бронзы, пока пушки снова не засверкали от дульного среза до винграда. Теперь Джек испортил красоту кормовой каюты, заставив мистера Грэя построить аналог высокого винтранца, с пересекающимися кницами достаточно мощными, чтобы выдержать отдачу этих бронзовых девятифунтовок, и убрать кормовые окна, как будто намереваясь поставить глухие иллюминаторы, а также часть пышной резьбы на галерее, чтобы использовать девятифунтовки в качестве ретирадных пушек, стреляющих с более высокой позиции, по сравнению с обычными портами в кают-компании.
Стрельбой Джек и занимался почти каждый день, непосредственно руководя ей, используя различные расчеты: иногда только из офицеров, сам возглавляя их (как же он любил лично навести орудие!), иногда из мичманов, но чаще всего — беря две крайности нижней палубы: первых и вторых наводчиков на одной и придурков и полных увальней на другой, в надежде, что лучшие могут стать еще лучше, а худшие, по крайней мере, достаточно хорошо изучат процесс, чтобы стать хоть немного полезными. Эта пальба из кормовых ретирадных пушек имела большое преимущество, позволяя расстреливать пустые бочки, качающиеся далеко в кильватерном следе, так, чтобы те, кто целился по ним, видел результат наводки при разной дальности, и все это не останавливая корабль для буксировки мишени шлюпками.
С другой стороны, это привело каюту в состояние разрухи. Большинство капитанских стюардов зарыдали бы, видя, как их труды по созданию уюта открыты всем ветрам, а лелеемая медь, покраска, клетчатая парусина, палуба, окна закопчены, как после сражения. Киллик, закосневший в неповиновении и немой дерзости, потворствуемый по старой памяти и ставший законченным тираном, являлся, возможно, самым придирчивым стюардом на ранговых кораблях, Аттилой для уборщиков и корабельных юнг, находившихся в его распоряжении, и источником беспокойства капитана.
Но Джеку удачливо пришло в голову пригласить его сделать первый выстрел, и после этого блеск каюты можно было крушить: опорные кольца и металлические люльки могли портить клетчатые скатерти, сетки оббитых ядер, мокрые банники и закопченные клинья могли разрушать неизменную симметрию гостиной, украшенной саблями на одном борту и подзорными трубами на другом, пистолетами, пускающими прихотливые солнечные зайчики, со стульями и столами, всегда стоящими в определенном порядке. Артиллеристы орудовали от стойки для вина красного дерева до двери кормового балкона правого борта, и все провоняло пороховым дымом — Киллик стоял там, следя за запальными фитилями, как терьер следил бы за крысой или жених за невестой. Единственный выстрел делал его любезным и даже вежливым на целую неделю.
Кроме утреннего грохота и изрыгания пламени, жизнь на борту быстро вернулась к приятной монотонности военного корабля в походе. Джек и Стивен снова обратились к музицированию, играя время от времени на кормовой галерее теплыми ночами, с кильватерным следом, оставляющим фосфоресцирующую линию далеко позади них в бархатном море, испещренном искаженными отражениями южных звезд, в то время как устойчивый пассат пел над головой. Иногда птицы, которых изредка можно было идентифицировать, бросались на кормовые фонари, а иногда целый акр поверхности моря как будто взрывался короткой вспышкой фейерверка — это стая летающих рыб спасалась от какого-то неведомого врага. Ежедневная рутина продолжалась, и хотя на палубах было довольно малолюдно, это, вкупе с присутствием столь значительного количества вялых и бритых налысо больных, скоро стало казаться в порядке вещей: тем более что головы, обритые при лихорадке, сперва покрылись короткой щетиной, а затем плотным ежиком волос, и выглядели более естественно. Стивен ближе познакомился с пораженными кариесом зубами и вялым пищеварением первого лейтенанта, лихорадкой боцмана, полученной на «Валхерене», и изгнал глистов у всей мичманской каюты.
Тогда же, возобновив практику прошлых дней, он вернулся к прогулкам с миссис Уоган, в то время как выжившие преступники выводились на воздух на баке. Теперь это происходило с меньшими ограничениями, чем ранее: мужчины добровольно работали на помпах и помогали в простых заданиях — они больше не принадлежали абсолютно чужеродному миру отверженных, и иногда незаконно получали подачки табака.
Небольшой запас свежей провизии из Ресифи вскоре исчез, замороженные пудинги стали нереальной мечтой, кают-компания вернулась к обычным блюдам, менее однообразным, чем на нижней палубе, но все же довольно утомительным, и к неуклюжей готовке молодого мистера Байрона, чье представление о пудинге менялось только от свиного к сливовому и обратно. В кают-компании Грант начал утверждать свой авторитет председателя кают-компании, прилагая все усилия, чтобы прекратить богохульства и непристойности, положить конец картам и вступил в конфликт с Муром, веселой душой, опасающимся, что придется довольствоваться гробовой тишиной и бездельем.
В течение двадцати четырёх часов неизменно сменялись вахты, бросался лаг, записывались ветры, курс и суточный пробег — ничего выдающегося: ветры, хотя в целом и устойчивые, повернули на зюйд-ост так, что «Леопард» постоянно шел в максимально крутой бейдевинд — булини туго вибрировали — и все еще тащил за собой массу наросших водорослей.
Череда дней без каких-либо событий, привычная монотонность, оживляемая ударами колокола, в том числе звонком судового санитара у фок-мачты для тех, кто, почувствовав слабость, желал обратиться к хирургу.