Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)
Шрифт:
— Пусть он повторит, что он мне только что про вас, сэр, наговорил! — сказал он, глядя на Хигоата ненавидящими глазами. — Ну, чего ты молчишь? Говори!..
— Только отцу Джемсу! — прошипел Розенкранц, пытаясь высвободить руку. — Мне запретили говорить это кому-либо, кроме отца Джемса!
— А мне ты сказал? — Ты старейшина!
— Это наши гости. Гости важнее старейшин!
— Отпусти меня к отцу Джемсу! Слышишь, отпусти! Отпусти! — заорал Розенкранц и попытался укусить Гамлета. — Вот сожгу море, тогда пеняй на себя!
— Боб! — сказал Егорычев. — А ну, быстренько за водой! Через минуту мальчик, пыхтя,
— Спирт! — сказал Егорычев Смиту.
Из вещевого мешка кочегара появилась литровая бутылка, в которой хранился весь спиртовой запас Священной пещеры. При мысли о том, как вытянутся физиономии Фламмери и Цератода, когда они хватятся, что остались без спирта, Смит повеселел: кончилась их черная и белая магия!
Щелкнула зажигалка, вспыхнула чадящим желтым пламенем первая подвернувшаяся щепка.
— На! — сказал Егорычев Розенкранцу. — Ты грозишься поджечь море, заставь загореться хотя бы эту капельку воды.
Розенкранц зажмурил глаза в священном ужасе перед собственной чудотворной силой и поднес лучину к поверхности воды. Вода и не думала загораться.
— Ничего, — сказал Егорычев, — попытайся еще раз!
Но и вторая попытка вчерашнего чудотворца осталась безрезультатной.
— А теперь, — сказал Егорычев, — попробуй-ка ты, Гамлет!
И он сделал над банкой несколько движений чуть наклоненной раскупоренной бутылкой.
Как нам уже известно, Гамлет был еще накануне предупрежден Егорычевым, что зажигание воды никакое не чудо, и все же ему, несмотря на его растущее доверие и уважение к этому желтобородому доброму и веселому юноше, стало чуть-чуть не по себе, когда так быстро представилась возможность проверить это на собственном опыте. Ему пришлось сделать над собою серьезное усилие, чтобы скрыть охватившее его волнение и встретить испытание так, как это полагается уважающему себя человеку. Лицо его выражало полное спокойствие, и только рука еле заметно дрожала, когда он поднес горящую лучинку к воде, покрытой ржавыми жирными пятнами томата, и над нею поднялся невысокий голубоватый огонек.
Юный Смит, впервые присутствовавший при таком невероятном Зрелище, не смог удержаться от испуганного восклицания.
— Ты не должен пугаться, Бобби, — мягко заметил мальчику приободрившийся Гамлет. — В этом нет никакого чуда. Пусть только огонь погаснет, и я его снова зажгу. И в этом, право же, нет никакого чуда. Ведь я говорю правду, не так ли? — обратился он за поддержкой к Егорычеву и кочегару.
Егорычев сказал:
— Конечно, никакого чуда. Чудес вообще не бывает, можете мне в этом поверить, а при случае я вам это обязательно объясню поподробней.
Он прикрыл жестянку краешком одеяла. Огонек погас. Гамлет снова, на сей раз уже безо всяких колебаний, поднес лучинку к поверхности воды, и снова над нею вспыхнуло пламя.
— А ты разве не хотел бы зажечь воду? — спросил он Боба. Боб, оказывается, ничего не имел против. Он быстрым взглядом посоветовался со Смитом, тот утвердительно кивнул головой, и мальчик повторил чудо, за минуту до этого сотворенное Гамлетом.
— Видел? — спросил Егорычев поверженного в прах Розенкранца. — Видел, — отвечал тот упавшим голосом и подобострастно осклабился.
— Ты никогда, слышишь, никогдане будешь
Розенкранц сник.
— Ну, говори, что ты такое должен был сказать преподобному отцу Джемсу. Да поскорее! Не заставляй меня сердиться!
Так стали известны Егорычеву и Смиту зловещие распоряжения, данные мистером Фламмери колдуну Нового Вифлеема.
— Сейчас же сюда отца Джемса и этого негодяя Гильденстерна, — распорядился Егорычев Гамлету. — Скажи отцу Джемсу, что от этого зависит благополучие всего Нового Вифлеема.
Гамлет выбежал из хижины.
— Вы понимаете, что это такое? — обратился Егорычев к Смиту. — Вы раскусили, какую дьявольскую кашу пытается заварить наш милый Фламмери?
— Насколько я понимаю, это каша на чистом ружейном масле. Только зачем она ему потребовалась?
— Разделяй и властвуй. Вы слыхали о таком выражении — «Разделяй и властвуй»? Жаль, что не слыхали. Впрочем, Цератоду не было расчета посвящать вас в тайну этого главного приема колониальной политики. Ведь он спит и видит себя министром…
IX
Они прождали пять минут, десять. Гамлет не возвращался. Тогда Егорычев послал Боба узнать, почему произошла задержка. Боб мигом обернулся.
— Там спорят, вот в чем дело. Гамлет что-то говорит, но с ним не соглашается отец Джемс, и Гильденстерн тоже не соглашается. Они там очень сильно спорят, сэр.
Когда Гамлет побежал выполнять поручение Егорычева, у хижины покойного Яго собралось уже все население Нового Вифлеема для участия в похоронах. Гильденстерн, воспользовавшись отсутствием Розенкранца, поспешил взять на себя почетную роль передатчика приказания белоголового джентльмена. Преподобный отец Джемс, который не сомневался в сверхъестественных возможностях и связях мистера Фламмери, не был, однако, настолько искушен но всех тонкостях дипломатии, чтобы понять намек, заключавшийся в словах Фламмери, как приглашение к прямому действию в отношении Егорычева. То, что сам белоголовый, запросто общавшийся с господом богом, не мог решительно высказать против желтобородого молодого джентльмена обвинение в колдовстве и одновременное признание магических возможностей желтобородого, таившееся в устном послании мистера Фламмери, заставило осторожного отца Джемса не доводить до всеобщего сведения эту часть послания. Он сообщил своей пастве, что теперь уже бесспорно известно, что колдовские чары навели на сэра Фальстафа Фрумэна никто как люди Эльсинора. Тогда одна из соседок Гамлета вспомнила о его госте из Эльсинора и поведала об этом преподобному отцу.
Егорычев серьезно сомневался, стоит ли ему именно сейчас, во время обряда похорон, появляться среди островитян. Быть может, появление в такой печальный и торжественный час постороннего человека противоречит обычаям острова. Но, судя по словам юного Смита, перед хижиной покойного Яго назревали какие-то серьезные события. Неужели провокация сладчайшего мистера Фламмери так легко и быстро пустила ростки?
Он вышел из Большой мужской хижины, оставив кочегара караулить Розенкранца и их громоздкий багаж и оружие. Он нарочно не захватил с собой автомата, чтобы избежать соблазна применить его даже в минуту самой крайней опасности.