Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)

Лагин Лазарь Иосифович

Примечание. На фельдфебеля Курта-Христиана Кумахера дополнительно возлагается ежедневная уборка помещения и прилегающей к пещере территории, заправка лампы, приготовление трижды в день горячей пищи, а холодных закусок– по мере возникновения в них потребности у кого-либо из нижеподписавшихся в отдельности или у всех их сразу, а также ежедневная чистка обуви всех перечисленных в преамбуле лиц, кроме представителей местного населения, которые обувью не пользуются.

3. Нижеподписавшиеся обязуются принять все зависящие от них меры, чтобы содействовать установлению на острове Разочарования единого христианского календаря, если в' том возникнет потребность, и по возможности избегая пролития крови.

4. Полагая гражданский мир основой благополучия, нижеподписавшиеся считают своим христианским долгом и обязуются принимать

все необходимые меры, лишь только этому гражданскому миру на острове Разочарования создастся ощутительная угроза со стороны отдельных лиц, групп и населенных пунктов.

5. В целях достойного ознаменования столь счастливо достигнутого взаимопонимания и единодушия в обсуждении и принятии приведенных выше пунктов декларации переименовать остров Разочарования в остров Взаимопонимания.

Нижеподписавшиеся обязуются довести эту декларацию до сведения временно отсутствующих Сэмюэля Смита и Константина Егорычева и пригласить их присоединиться к ней.

Убежденные в том, что провозглашенные настоящей декларацией положения будут приняты всем миром только с благодарностью, нижеподписавшиеся не сомневаются, что их усилия, направленные на то, чтобы сделать признание их всеобщим, увенчаются полным успехом.

Роберт Д. Фламмери

Эрнест Цератод

Барон Вальтер-Фридрих-Готлиб фон Фремденгут

Джон Бойнтон Мообс, секретарь

Учинено на острове Взаимопонимания в трех аутентичных экземплярах на английском языке, которые по одному хранятся у каждого из подписавших настоящее соглашение.

11 июня, в лето от рождества спасителя нашего тысяча девятьсот сорок четвертое».

VII

Из дневника Мообса:

«Старикашка — молодчага первый сорт! Еще третьего дня в нашей пещере было целых три начальника. Старикашка был вторым по значению. Лидировал Егорычев. Сегодня утром начальников стало двое: старикашка и гусак. Оба на равных правах — «в соответствии с соглашением от 9-го сего июня». А вечером старикашка выбился на целый корпус вперед и с божьей помощью прочно удерживает эту дистанцию. Гусака подкосил уход Смита. Против нас со старикашкой ему не вытянуть. По сему случаю мистер Цератод ходит, как овдовевший гусак. А вас, мистер Джон Бойнтон Мообс, я имею удовольствие поздравить с удачным помещением капитала: ваша лошадка первой придет к финишу! И с Фремденгутом вам не изменил ваш нюх. Вот что значит вовремя улыбнуться человеку: вчера ты ему улыбнулся, а сегодня — он тебе. У себя в Германии этот барон, оказывается, стоит не меньше моего старикашки. Товар мне попался вне конкуренции, экстра! Мой покойный предок говорил, что влиятельные связи — это половина жизненного успеха. Бедный, недалекий папашка! Это две трети жизненного успеха. Пять шестых! Девяносто девять сотых!..

Я никогда еще не развивал такой бешеной деятельности, как сегодня, и чувствую, как из меня быстро вылупливается государственный деятель. Старикашка так прямо и сказал: «Джонни, друг мой, я в вас чуточку ошибался, я вас несколько недооценивал. Если вы не будете губошлепом, я из вас сделаю государственного деятеля. Что вы сказали бы, Джонни, насчет того, чтобы спустя некоторое время на год-другой остаться губернатором острова Взаимопонимания? Ну, старикашка, конечно, никогда не почтет за труд немножко перегнуть в обещаниях, но если я буду умным мальчиком, у меня верный шанс стать если не губернатором, то уж, во всяком случае, его помощником. Это тоже совсем неплохо! Бедная мисс Пегги из Буффалосити, как мне вас жаль! Увы, помочь вам я ничем не смогу.

Но пусть я, на самый худой конец, и не стану колониальным тузом. 3а мною нерушимо и на веки веков остается близкое знакомство со старикашкой и бароном. (Черт побери, я близко знаком с настоящим европейским аристократом!) Уж я их так распишу в моем сочинении, что они сами раскупят полтиража, чтобы разослать своим родным и знакомым!

Фу! Наконец-то я избавился от ехидных улыбочек этого Егорычева! Теперь я его раскусил. А я-то думал, что он на меня смотрит с укором! Он мне попросту завидует. Упустил, как распоследний кретин, единственный шанс в жизни наладить дружбу с таким крупным воротилой, как мой старикашка, и теперь со злости бормочет что-то насчет измены родине, смыкания с фашистами и тому подобную ерунду. А разрешите узнать, сэр, что мне, собственно, сделал плохого барон Фремденгут и его Гитлер? Мне, а не вам? Ровным счетом ничего. Они убили какое-то в точности неподсчитанное количество людей и сожгли какое-то количество городов и деревень? Но, во-первых, это какое-то в точности неподсчитанное количество советскихлюдей и какое-то количество советскихгородов

и деревень. А во-вторых, я понимаю людей, которые сжигают города и уничтожают все население, чтобы утвердить свою власть: они ведь уничтожают людей, которые все равно умрут, и сжигают города, которые неизбежно превратятся в развалины. Это не моя мысль, я ее где-то слышал. Но это вполне дельная мысль, и она мне кажется правильной для людей дела, а не чувствительных слюнтяев. Всем никогда не может быть хорошо. Для того чтобы одним, немногим, самым сильным и выдающимся, было хорошо, нужно чтобы остальным, очень многим было плохо. И если человек не слабонервная дева, а настоящий мужчина, он должен любой ценой пробиваться в ряды тех немногих, кому хорошо. Это уж моя собственная мысль, и она мне тоже кажется в высшей степени бесспорной. Нечто подобное я сегодня, как бы между делом, высказал старикашке, и тот впервые за наше знакомство посмотрел на меня с настоящим уважением. Тогда-то он мне и сказал насчет губернаторства.

Конечно, и старикашка и гусак все еще кое-что от меня скрывают. Пусть утешаются моим мнимым неведением. По-моему, они опасаются дать мне в руки лишний козырь против них. Я это понял сегодня на рассвете, когда старикашка начал с Егорычевым ласковый разговор насчет того, что вместе, под одной крышей нам теперь с ним не ужиться. Нам — это старикашке, гусаку, мне и обоим эсэсовцам. Конечно, старикашка прав: раз мы не собираемся возвращаться отсюда на плоту, мы прекрасно можем обойтись без Егорычева и Смита. Остров Взаимопонимания прочно и навеки пущен в оборот цивилизации, и баста! Для нас война кончилась: белые это прежде всего белые, и против цветной опасности они должны крепко держаться друг за дружку. Егорычеву этого никогда не понять, потому что, по существу, все русские — самые настоящие цветные. В них течет монгольская или волжская (забыл в точности, какая именно, но определенно цветная) кровь. Это сказал не кто иной, как сам гусак, а он набит всякими сведениями, как дюжина библиотечных шкафов. И коммунизм — типичная азиатская затея. Человеку западной культуры она пристала, как коса китайца члену палаты лордов. Это тоже сказал гусак…

Так вот, всю ночь Егорычев со Смитом не прилегли ни на минуту и все время между собой шушукались, а утром старикашка и заявил Егорычеву, что нам с ним в пещере не ужиться и лучше разойтись по-хорошему. А так как нас с немцами пятеро против них двоих, то демократическое большинство на нашей стороне и поступиться придется не нам, а меньшинству, хотя Смиту, пожалуй, и не к чему было бы уходить — его никто отсюда не гонит.

Обстановка, как в самом первоклассном фильме: старикашка улыбается, Егорычев усмехается, мы с гусаком стоим тут же, рядом с Егорычевым — Смит, и у всех у нас наготове автоматы. Как говорится, чем крепче забор, тем лучше соседи. Мы понимали, что они были бы не прочь захватить с собой обоих пленных. Хорошо бы мы выглядели, если бы за Фремденгутом и Кумахером вдруг прибыла какая-нибудь подводная лодка и высадила бы человек тридцать молодцов-эсэсовцев. «Где наши друзья — майор Фремденгут и фельдфебель Кумахер?» А мы им: «Ах, извините, уважаемые джентльмены. Мы лично против них ничего не имели, но у нас их забрали мистер Егорычев со Смитом». — «Ах, так! Фельдфебель! Расстрелять мистера Мообса, и мистера Фламмери, и этого вонючего мистера Цератода!» Нет, мы не могли позволить Егорычеву даже пальцем тронуть барона и его Кумахера. Мы тоже всю ночь не смыкали глаз и не расставались с автоматами, потому что с такими отчаянными людьми надо быть все время начеку.

Нормальный человек на месте Смита призадумался бы, услышав соображения старикашки. А этот усатый сателлит Егорычева поворачивается к своему новоявленному боссу: «Я считаю, товарищ Егорычев, что нам здесь нечего задерживаться». Он так и сказал: «Товарищ». Что ж, товарищ Смит, еще не успеете вы дожить до ближайшего ужина, как убедитесь, что сгоряча поставили не на ту лошадку. Но уже будет поздно.

За жизнь товарища Егорычева я бы сейчас не дал и пуговицы от жилета. Упаси нас боже самим что-нибудь предпринимать в этом духе! Но мало ли что может случиться с человеком, поселившимся среди дикарей, которые относятся к нему враждебно. Да, враждебно! А если пока что еще так и не относятся, то обязательно и в самое ближайшее время именно так отнесутся. Уж я-то знаю, о чем говорю. Старикашка и гусак спят и видят, как Егорычев стартует прямехонько в ад, к своим цветным праотцам. Они бы ему оказали в этом самое горячее содействие, но, кажется, боятся меня, как лишнего свидетеля. Как будто я и без того не имею в руках достаточно первоклассных сенсаций, чтобы капитально испортить им радость встречи с их горячо любимыми родичами. Джон Бойнтон Мообс совсем не так прост, как вы полагаете, мои дорогие старшие друзья! Но я не вижу пока никакого расчета портить с вами отношения: один из вас того и гляди станет министром, второй — мистер Роберт Д. Фламмери, и этим все сказано. Если они будут настолько благоразумны, чтобы не забыть, что я для них значил на острове Взаимопонимания, когда он еще был островом Разочарования, то мне никогда не потребуется швырять на стол свои козыри…