Остров Сердце
Шрифт:
Графиня тихо жила на острове вплоть до 1917 года, когда вскоре после Октябрьской революции группа одуревших от воли и безнаказанности жителей Сердца вышвырнула шестидесятилетнюю женщину со всеми немногочисленными домочадцами вон из холодного нетопленого дома. И брела она к пристани, прощаясь с островом, по кипарисовой аллее, которая стала для нее дорогой в неизвестность…
В усадьбе сначала устроили погром и растащили все, включая унитазные цепочки, которые еще долгие годы обнаруживались во дворах в виде креплений для дверных щеколд.
Потом здесь
После войны психов переселили на "большую землю", а в старой усадьбе организовали межрайонную школу-интернат для детей с отклонениями в развитии. Тут тоже сыграла роль география: на острове легче было спрятать этот маленький дом детской скорби. К тому же опыт многолетнего общения с душевнобольными позволял островитянам стойко воспринимать каждодневное соприкосновение с непростыми детскими судьбами. Дети жили не взаперти, и на деревенской улице можно было встретить, к примеру, двух улыбчивых братьев, носивших выцветшие бескозырки с обтрепанными самодельными лентами. Каждый день после обеда они часами сидели на берегу, выставив в сторону воды кривые палки, изображавшие удочки.
– Поймали что? – спрашивали прохожие.
Братья жизнерадостно кивали, показывая на выемку в песке, куда складывали мокрые листья, заменявшие пойманную рыбу.
– Спаси, Господи! – крестились на графскую часовню сердобольные бабы. – Убогие! Что с них взять…
Дети – большинство – были сиротами. У других имелись родители, которые не появлялись годами. А когда приезжали, давали повод деревенским тяжко вздыхать и рассуждать о том, что надо бы ввести смертную казнь за то, что родители делают детей по пьянке, а потом бросают их – больных и убогих.
Школа-интернат в старинной графской усадьбе была не только центральной достопримечательностью острова, но и кормилицей для части взрослого населения, которое детей учило и обихаживало. А вообще с работой на острове дела обстояли неважно. Рыболовецкая артель была маломощная – всего-то один задрипанный баркас. Средняя школа для обычных детей со временем стала малокомплектной, то есть работала с неполными классами, по причине чего учителя имели неполную нагрузку, а школу то и дело грозились закрыть.
Имелись на острове Дом быта и несколько маленьких магазинов, где на прилавках, рядом с детскими игрушками китайского производства, страшноватого вида сапогами, а также всяким малопригодным к применению ширпотребом, расположились крупы, хлеб из местной пекарни, сахар, сигареты и водка, которую деревенские особо не брали, а если брали, то только по большим праздникам, обходясь местным самогоном. Был также обветшавший клуб, где вечерами организовывали дискотеки для молодежи или крутили кино. А футбольное поле в самом центре острова угадывалось только по наличию покосившихся ворот и остаткам сваренных из металлических труб проржавевших трибун, на которых по воскресеньям местные жители и приезжие организовывали стихийную
Кормились в основном от реки и с Каспия, до которого было рукой подать – километров двадцать. Кроме того, многие мужики работали на "большой земле". Поэтому по утрам и после семи вечера оживал деревянный причал, выстроенный, надо сказать, с умом, так как естественная островная впадина защищала приставшие суда от ветра и высокой волжской волны.
Усадьба стояла на противоположном от пристани, заостренном конце Сердца, на высоком бугре. Противостоящий сильному течению бугор правым боком обрывался к воде почти вертикальным известковым изломом, а другая сторона образовывала пологий спуск, на котором располагались хозяйственные приусадебные постройки.
Сама усадьба представляла собой внушительное сооружение с колоннами вдоль всего фасада, которые венчала побитая временем лепнина. Штукатурка, некогда покрытая светло-розовой краской, почти повсеместно осыпалась, и сооружение приобрело неопрятный цвет, складывающийся из проступившего наружу красного кирпича, сероватой цементной кладки и остатков розовой краски. Стены эти помнили все – и юную печальную графиню, и весь неспешный островной быт столетней давности.
… После революции размеренной жизни на Сердце пришел конец.
В тридцатые кто-то усмотрел в его гордом имени образец упадничества, анатомического формализма и даже скрытой контрреволюционности. Секретарь партячейки Матвей Коровин собрал сход и объявил, что слово "сердце" для названия непригодно по причине, как он выразился, сверяясь с бумажкой, "его декадентской сущности". А прежние названия деревни и острова – Морозовка и, соответственно, Морозовский – носят откровенно эксплуататорский характер. Порешили так: поскольку народ к декадентскому Сердцу привык, его надо заменить близким по смыслу, но революционно безупречным.
Очень тогда была популярной песня – "А вместо сердца пламенный мотор". Так остров и стал Пламенным.
С этим названием жизнь на острове почему-то не заладилась. Сначала случились необъяснимые пожары. Потом затопило высоким паводком. Потом опять пожары, когда чуть не сгорела усадьба вместе с психами – но деревенские навалились всем миром, спасли…
Ну, а война буквально выкосила мужское население Пламенного. Из семнадцати пацанов, закончивших школу в 1941-м, с войны вернулись трое. В целом же мужиков поубивало, почитай, полдеревни. Причем двое – Виктор Святкин и Павел Шаляхин – стали посмертно Героями Советского Союза.
Когда особенно зачастили на остров похоронки, а во многих семьях не осталось ни одного живого мужика, островной парторг Матвей Коровин, потерявший сына, подвел под страшную арифметику свою житейскую философию: "Важный, видать, мы для Отечества народ, коли оно стольких наших мужиков на геройскую смерть определило…".
"Как же важный? – возражали бабы. – Коли нужны мы Отечеству энтому, поберечь бы мужей наших для мирной жизни. А то ведь скоро кроме тебя, старого хрена, никого не останется! Кто нам детей делать будет?"