Остров Таусена(изд.1948)
Шрифт:
Цветков, щурясь от солнечного блеска, смотрел назад, на волны, разбегающиеся от стремительно уходящей кормы. Они расходились все шире и шире, пенясь и будоража безмятежную гладь моря.
Гущин ускорил ход. Легкий рывок — и суденышко понеслось еще быстрее.
Мельчайшие брызги по временам били в лицо. Цветков поднял глаза. Дрифтер вдали стал почти неразличим.
— Лева! — крикнул Цветков, напрягая голос, чтобы перекрыть треск мотора. — Следишь за компасом?
Гущин кивнул, улыбнулся — зубы его сверкнули на солнце.
Цветков посмотрел на ручные часы.
— Двадцать минут прошло! — громко сказал он, но по выражению лица Гущина увидел, что тот не расслышал.
Цветков поднял обе руки, растопырил пальцы, сжал в кулаки и опять растопырил.
Гущин кивнул в знак того, что понял, и огорчился: «Неужели уже двадцать минут?»
Гущин дал максимальную скорость. Опять вздрогнул катер, еще ниже опустилась корма, еще выше поднялась над водой носовая часть. Это была великолепная лодка — полуглиссер, очень легкая и быстрая, спокойная на ходу и послушная.
Она шла плавно, и только по силе встречного ветра чувствовалась огромная быстрота.
Там вдали, на северо-востоке, куда они неслись, показалась точка.
«Остров! Или это группа островов, о которых говорил Платов…»
Гущин уже почти видел, как через несколько минут они пристанут к тому берегу, и там…
— Юра! — крикнул он так громко, что Цветков услышал и оглянулся.
Он показал Цветкову рукой вперед. Тот всмотрелся, потом стал делать знаки: поверни, мол, обратно.
С удивлением взглянул на него Гущин: зачем же поворачивать, если остров уже на виду?
Он вгляделся: остров ли это? Похоже и на тучку вблизи горизонта. А впрочем, трудно разобрать… Надо подойти ближе…
Но почему Цветков не успокаивается? Он делает резкие сердитые движения — это даже не похоже на него. Почему он злится?
Напрягая голос, перекрывая шум мотора, Юрий кричит:
— Туча! Туча!
Ну да, теперь Гущин и сам видит, что это, может быть, и не остров, а тучка.
Впрочем, неизвестно. Надо бы еще приблизиться хоть немного. И потом, если и тучка, то небольшая. Что же Юра нервничает?
А Цветков уже поднялся со скамейки и хочет пробираться к нему.
— Да не надо! Поворачиваю…
Он делает поворот широким плавным полукругом, не уменьшая скорости.
Вдруг ветер с силой бросил им брызги в лицо.
Это ветер от движения, но ведь до сих пор он был спокойнее…
Лодка уже шла обратно.
— Погляди, Лева! — крикнул Цветков.
Гущин обернулся назад и увидел, что облако сильно выросло. Вот-вот око закроет солнце.
Он озабоченно посмотрел на компас. Ему было неясно, куда брать направление: ведь от курса на северо-восток он уклонился… Ну, ничего,
Только бы и вправду не испортилась погода… Да и это облако, как оно быстро ширится…
Вдруг резкий порыв ветра ударил в катер. Он ударил, как камень, пущенный из пращи, и трудно было понять, с какой стороны он налетел. Но Гущин недаром был одним из лучших рулевых Московского водномоторного клуба. Он твердо держал направление.
Но сейчас же налетел второй порыв. И третий и четвертый. И все они с размаху били в крошечный катер, эту пылинку, затерянную в необозримом море. Туча закрыла солнце, потом все небо. Уже нет ни клочка голубизны. И нет ровной водной глади. Она вся измялась волнами — еще невысокими, но уже с белыми гребешками. Ветер гудел. Начался шторм.
Внезапно посыпались крупные хлопья. Снег с силой летел в лицо, залеплял глаза. Его несло огромными слипшимися комьями. И сразу стало холодно.
Гущин резко сбавил ход. Волны быстро увеличивались, и когда катер перескакивал с одной волны на другую, они сильно ударяли в него. Эти удары могли бы разбить судно, но в умелых руках Гущина катер делал такие ловкие маневры, за которые его похвалил бы любой инструктор водного клуба.
Наступила темнота, насыщенная воем, ревом, водяными горами, белыми гребнями, хлопьями тяжелого, мокрого снега, бьющего в лицо и засыпающего лодку. Видно было на несколько метров впереди, и то смутно. И Гущин понял, что при такой видимости он не заметит дрифтера, даже если пройдет совсем рядом с ним. А яростный ветер бросает суденышко в разные стороны. Теперь только держать его, чтоб не разбилось, не перевернулось, — где уж тут направлять его по курсу!
Гущин держал руль, и руки его коченели от напряжения и холода.
Темнота и сокрушающие удары волн и ветра… Оглушительный рев, вой и грохот, словно живые чудовища моря сбежались со всех концов, чтобы поглотить это ничтожное суденышко.
Вода хлещет через борта. Снег засыпает лодку, белеют скамьи, дно, борта.
Чудес не бывает. Но если случится чудо и лодку не перевернет, если она не затонет от тяжести воды и снега, сколько времени смогут они носиться по такой стуже легко одетые? Холодный ветер обжигает лица, хватает за уши.
И если они не замерзнут — у них нет ни крошки пищи, ни капли пресной воды.
Цветков едва различал Гущина. Но ему ясно было, что товарищ борется из последних сил. Юрий нашарил под скамьей большой черпак и стал вычерпывать из лодки воду и тяжелый, мокрый снег. Руки замерзли и устали, болели мышцы. Он менял руки, стараясь работать равномерно.
Ветер поминутно сбивал катер с направления. И куда держать? Только наперерез волнам. Хватит ли горючего?
Да, пожалуй, оно еще останется после того, как…
Гущин продолжал править катером и удивлялся, откуда берутся у него силы.