Остров убийц
Шрифт:
– Я помню, – коротко произнес Артем.
Он имел дело с подлым вымогателем, который, возможно, не его первого обирал среди бела дня. И уж точно не последнего. Такой войдет во вкус – не остановишь.
– Неси документы, – велел следователь.
– Думаешь, я стал бы с тобой мутки устраивать? – грубо спросил Артем. – Какой смысл? Чтобы через пять минут на меня наручники надели?
Купельник уставился на Артема, пытаясь прочитать его мысли. Его лысина влажно блестела от напряжения.
– Бумаги за козырьком от солнца, – повторил Артем. – Тачка твоя. Доволен? Больше у меня ничего нет. Могу быть свободен?
– Да, – обронил следователь. – Пока. Где «Ровер»?
– За кинотеатром строительный супермаркет, знаешь?
– Ну?
– Там стоянка. Машина в дальнем конце стоит.
– В дальнем от чего? – нетерпеливо спросил Купельник.
– От въезда, – сказал Артем. – Не ошибешься. Номер продиктовать?
– Я знаю номер.
– Тогда иди и возьми.
Не подозревая о том, Артем почти дословно повторил крылатую фразу спартанского царя Леонида, ответившего так на предложение Ксеркса сложить оружие и сдать Фермопилы.
Прежде чем отправиться на поиски стоянки, Купельник прицелился пальцем в грудь Артема.
– Я тебя найду, если что. И ты пожалеешь, что на свет родился.
– Давно уже жалею, – произнес Артем без улыбки. – Но жизнь на потом не отложишь.
– Ладно, ладно, нечего тут философию разводить.
Спрятав брелок, Купельник быстро пошел через площадь. Немного подождав, Артем купил себе рожок ванильного мороженого и отправился в обход кинотеатра. Взрыв застал его на середине пути. Грянуло не меньше десятка сирен одновременно. Когда Артем вместе с другими любопытными добрался до стоянки, там рвануло вторично, и «Лендровер» заполыхал, как факел. Рядом валялось и смрадно дымилось то, что еще совсем недавно являлось следователем Купельником.
– Не повезло мужику, – констатировали рядом. – Жалко.
Артем втянул в себя скользкий кусок мороженого и сказал:
– Машину жалко.
Когда подъехали пожарные, он похрустел вафельным стаканчиком, сунул руки в карманы и пошел прочь.
Глава 4. На вольные хлеба
Дом, в котором жили Ивлевы, чем-то напоминал океанский лайнер, затесавшийся среди обшарпанных буксиров с баркасами. В нем было двадцать пять этажей, тогда как вокруг торчали только панельные девятиэтажки вперемешку с хрущевками. Квартира Ивлевых находилась на самом верху. Из окна Лили открывались отличные виды на закаты, к которым она, впрочем, привыкла настолько, что совсем не замечала. Одетая в старый халат с васильками и розочками, она переписывалась в Вайбере с Алисой Щукиной, зарегистрированной под своей школьной кличкой Щука.
«Да брось, – писала Щука, – не мог Сашка. Он не такой».
«Такой», – напечатала Лиля.
«Один раз было? Или?»
«Это меняет дело?»
«Я бы с ним разок тоже не отказалась».
«Ну и трахайся с этим мудаком», – написала Лиля, сердито нажимая на клавиши.
В комнату заглянула мать, насупленная с того самого утра, когда Лиля заявилась домой с засосом на шее, все еще хмельная и перепачканная зеленым травяным соком.
– Есть иди, – сказала мать.
Лиля поспешно выключила мобильник и свесила ноги с кровати.
– Сейчас.
– Пойдем, пойдем. Остывает.
Похоже, мать начала смягчаться. В первые дни после выпускного вечера она вообще не разговаривала с Лилей и не звала ее ни завтракать, ни обедать, ни ужинать. Недели две назад произошли перемены к лучшему, но общение сводилось к коротким фразам приказного порядка. Этим вечером ее тон сделался почти как прежде.
Лиля сунула ноги в тапочки с помпонами и поспешила мыть руки. Перед тем как войти в кухню и предстать перед отцом, она посмотрелась в зеркало над умывальником и убрала влажными пальцами пряди, выбившиеся из прически. Отец не любил, когда волосы падали Лиле на лицо. Он был отставник, бывший полковник ВДВ. Когда сердился, на щеках набухали желваки, с грецкий орех каждый.
Стоило больших трудов убедить родителей в том, что ничего страшного той ночью не приключилось. Лиля даже представить боялась, что было бы, узнай они правду. Про ликер в парке, про марихуану, про то, что их дочь блевала в кустах голая, как последняя шлюха. Саше Беляеву отец бы точно голову оторвал. В принципе, это было бы справедливо, но тогда не избежать огласки, а Лиле вовсе не хотелось фигурировать в сплетнях подобного рода. Кроме того, после Сашка отец взялся бы за нее, а он становился совершенно невменяемым, когда у него падала планка. Он так и говорил потом матери, слезливо мигающей подбитым глазом: «Извини, Катюша, планка упала». Только синяки и шишки от этого волшебным образом не исчезали.
Усевшись рядом с отцом, Лиля взяла вилку и, опустив ресницы, принялась наматывать на вилку тонюсенькие спагетти, политые томатным соусом с жареным луком. Мяса, как обычно, было гораздо меньше, чем лука, который Ивлевы-старшие потребляли в чудовищных количествах и с неослабевающим аппетитом.
Мать задерживалась, копаясь где-то в комнатах. Находиться наедине с отцом было тягостно. Он все еще гневался на дочь и давал понять это выражением лица и резкими, угловатыми движениями. Спагетти он ел с хлебом, вилку со звоном швырял всякий раз, когда подливал себе пива. Для пива у него существовала тяжелая оловянная кружка с откидывающейся крышкой. Пить из нее было явно неудобно, но отец традицию не нарушал, потому что это был подарок от сослуживцев, выгравировавших на металлическом корпусе прощальное напутствие: «Врагов как прежде бей, но пиво в меру пей». Почему его это так умиляло, Лиле было невдомек.
– В институт готовишься? – спросил отец.
Это было так неожиданно, что Лиля чуть не подавилась. Отец заговорил с ней нормальным тоном впервые после той бури, которая поднялась дома, когда родители увидели ее в непотребном виде.
– Да, папа, – ответила она, переставая жевать. – Химию подгоняю. У меня с формулами хуже всего дела обстоят.
– С формулами, значит? – переспросила вошедшая на кухню мать.
Вид у нее был загадочный. Руки спрятаны под фартуком.
– Да, – подтвердила Лиля. – Мне химия трудно дается. Но без нее в медицине никуда. Приходится зубрить.
– Зубрить, – повторила мать, садясь за стол. – Слышишь, Миша? Какая разумная, какая прилежная у нас дочь.
– Иначе нельзя. – Отец пожал плечами. – Раз уж мы такие деньжищи в ее обучение вбухиваем, то должна быть отдача. Ничего, прорвемся. Тяжело в учении, легко в бою.
– Не знаю, не знаю, – протянула мать, качнув головой.
Руки она по-прежнему не показывала, держа где-то на животе. Лиля почувствовала неладное. Кровь медленно отхлынула от ее лица, пальцы, сжимающие вилку, похолодели.