Остров Южный Камуи
Шрифт:
Постепенно панический страх улёгся. Вместо этого во мне поднялась тёмная злоба: кто же это мог сделать?!
Это он!
Точно этот тип — больше некому. Без сомнения, он.
Теперь я знал, в какого врага нужно метить. Действительность всё ещё была расплывчата, но враг уже явственно обозначился. Он-то и есть мой враг.
Я достал ёрш, прочистил стволы, освободив их от свинца, и неторопливо вложил патроны. Руки у меня немного тряслись, но не от страха, а от ненависти. С ружьём в руках я спустился
9
Свет в гостиной был погашен, но у него в комнате горела лампа. Я без стука распахнул дверь. Сидя на кровати, он с удивлением посмотрел на меня и увидел ружьё.
— Что это ты с таким опасным предметом разгуливаешь? — произнёс он.
Из дверного проёма я угрюмо смотрел ему прямо в лицо. Правая рука у него была забинтована. Эта белизна воскресила в моей памяти все события, случившиеся днём. Когда я его ударил, он отлетел, разбил стекло. Осколок вонзился ему в руку. Потекла кровь. Её укоризненный взгляд. А потом его кровь, запачкавшая её грудь…
— Я тебя убью, — сказал я, прицеливаясь в него из ружья.
От страха он изменился в лице.
— Прекрати глупые шутки! — сказал он дрожащим голосом. — А если бы оно было заряжено?!
— Оно заряжено. И я тебя сейчас убью.
— За что?! Зачем это тебе?!
— Сам должен понимать.
— Нет, я совершенно не понимаю. Я знаю, что ты меня недолюбливаешь, но неужели ты меня только потому хочешь убить?
— Ты попытался меня убить — за это я тебя убью!
— Я хотел тебя убить? Как ты можешь говорить такие глупости?! Я же друг твоего покойного отца. И при этом зачем мне тебя убивать?
— А что, разве не ты забил стволы свинцом, чтобы ружьё взорвалось и меня убило?!
— Забил свинцом стволы? Не понимаю, о чём ты говоришь. Я к твоему ружью не прикасался.
— Врёшь!
— Я не вру. Ты для меня всё равно, что мой собственный сын. И отец твой просил меня о тебе позаботиться. Неужели я стал бы тебя убивать?!
— А кто же тогда забил стволы свинцом?
— Понятия не имею. Только не я.
— Больше тут никого нет. Если не ты…
— Но есть ещё она, — тихо сказал он.
Что?! Она?! Я весь похолодел содрогнувшись и почувствовал, как кровь отливает от лица. Но не потому, что я поверил ему. Просто от его слов Её образа вдруг коснулось мрачное понятие «убийца».
— Это не она! — воскликнул я. — Как же это может быть она?!
— Но ведь если это не я, то кроме неё некому, — сказал он рассудительно и сухо.
Но я запальчиво возразил:
— Враньё! Это ты! Твоя работа! Утром, когда я тонул, ты же отвернулся как ни в чём не бывало! Бросил меня погибать!
— Да нет же! Я уже видел, что рыбаки тебя заметили, плывут на помощь и теперь всё будет в порядке, так что больше можно ничего не делать. К тому же я плавать
— Да? А что ж ты тогда отвернулся и смотрел в другую сторону?!
— Верно, — он посмотрел куда-то в пространство. — Я тогда оглянулся и заметил её на балконе, на втором этаже. Ты, наверное, мне не поверишь, но она стояла и преспокойно смотрела, как ты тонешь. Лицо у неё было совершенно равнодушное.
— Враньё!
— Это правда. Я тогда снова почувствовал, что ты ей в жизни мешаешь.
— Враньё!
— Помнишь, я сказал, что хочу серьёзно с тобой потолковать? Так вот, я хотел сказать, чтобы ты не очень к ней привязывался. Возможно, тебе она кажется ангелом, а в действительности она просто не может без мужчины. Вот и со мной стала флиртовать. И от того, что ты в неё влюблён, от того, что болтаешься всё время рядом с ней, для неё одни неприятности. Мешаешь ты ей!
— Враньё! Всё враньё!
— Это, может быть, звучит жестоко по отношению к тебе, но это правда. И стволы в твоём ружье скорее всего она забила.
— У тебя никаких улик нет! Нечего болтать чушь!
— Действительно, улик нет. Но можно проверить, правильна ли моя догадка.
— Как это?
— Ты пойди к ней и сделай вид, что в неё сейчас выстрелишь. Если она испугается, то я ошибаюсь. А если не испугается, значит, знает, что стволы забиты и, если ты нажмёшь курок, то сам и погибнешь.
10
Теперь я уже не отдавал себе отчёта в том, что делаю. Я прошёл по коридору до её спальни и постучал в дверь. Она открыла. Я зашёл в комнату.
Она была в тонком полупрозрачном пеньюаре. Мне показалось, что она стоит передо мной обнажённая.
— В чём дело? — спросила она с ласковой улыбкой, будто обращаясь к расшалившемуся малышу.
Я машинально поднял ружьё и направил ей в грудь.
— Осторожно! — сказала она, но на лице её не было ни малейшего испуга. Она даже не побледнела. Более того, где-то в глубине её взгляда мне открылась потаённая радость некоего ожидания. Она знала! Знала и ждала — чтобы ружьё взорвалось.
Странно, но я не сердился на неё. Я был в полном замешательстве. Явь и наваждение смешались в моём сознании, и я не в силах был их разделить.
«Это сон, — подумал я. — Совсем как тот, что я видел ночью».
Если бы это был не сон, я бы не мог выстрелить в неё. Значит, это сон! Это должен был быть сон. В том сне прошлой ночью я стрелял из ружья, целясь в её обнажённое тело. Я помнил тот сон до мельчайших деталей. Для меня, в мои семнадцать лет, сон был достовернее яви. Если я сейчас не нажму курок, сон может стать так же недостоверен, как и явь. И её образ изменится, станет неуловимым, смутным и расплывчатым. Чтобы она стала моей, надо было, как и в том сне, нажать курок.