Остров Южный Камуи
Шрифт:
Саваки оглянулся на Току, которая от него отстала.
— Что, здешнее море похоже на то, что у вас там, на Хоккайдо?
— Как-как? — с недоумённым видом взглянула на него Току. — А, да у нас возле Уторо море уже заледенело всё, — тихо ответила она.
Саваки дальше Саппоро выезжать на Хоккайдо не приходилось, и он плохо представлял себе, где находится это Уторо. Если судить по тому, что сейчас там уже всё покрыто льдом, наверное, это какая-то деревенька на берегу Охотского моря. Току прямо на его вопрос не ответила, но её ответ был тем не менее по существу. Значит, ей самой и Синкити, должно быть, открывались виды бурного моря ещё более сурового и угрюмого, чем это.
Гостиница «Химэюри» оказалась массивным деревянным строением в старинном стиле. Снаружи тянулся большой навес для защиты от снега, отчего в вестибюле было темновато. Саваки поморгал глазами, всматриваясь в администратора, который вышел к ним навстречу.
Администратор помнил Синкити Ёсидзаву.
— Как же, тот господин с игрушечной обезьянкой! — воскликнул пожилой низкорослый администратор.
В уголках губ у него играла улыбка — наверное, в связи с тем, что двадцатилетний молодой человек забавляется с игрушечной обезьянкой. Это ему казалось смешным. Саваки вспомнил, что тоже задал себе этот вопрос, когда впервые увидел обезьянку: почему всё-таки юноша так дорожил этой детской игрушкой, что хотел сохранить её при себе и после смерти?
Администратор достал журнал регистрации постояльцев. Синкити Ёсидзава останавливался здесь под собственным именем и прожил неделю. Почерк был не слишком красив, но иероглифы написаны ровно и правильно. Току, склонившись к странице журнала, долго всматривалась в запись, оставленную её сыном, потом подняла голову и попросила:
— Вы не могли бы показать комнату, в которой мой мальчик жил?
Дежурный позвал горничную, чтобы та проводила посетительницу. Саваки тоже хотелось увидеть комнату, но он решил, что Току лучше будет пойти одной, и остался с администратором, чтобы расспросить его, чем здесь занимался Синкити в последнюю неделю своей жизни.
— Он, как приехал, так сразу же письма разослал, — сказал администратор.
Вот как? Письма? У Саваки заблестели глаза. Если вдруг там было завещание, то, может быть, выяснится причина самоубийства. Но вот вопрос: как добыть эти письма?
— Всего было три письма. Он меня попросил, и я их сам отнёс на почту, — добавил администратор.
— Значит, три письма?
Саваки всё больше и больше приходил к убеждению, что там было предсмертное послание, но, как ни странно, мать никакого письма с завещанием не получала.
— Всё я отправил экспресс-почтой. Как он просил.
— А вы случайно не помните, что там было написано?
— Помилуйте, откуда же?! — улыбнулся администратор. — Прежде всего, они же были запечатаны.
— Ладно, а куда они были адресованы? На Хоккайдо? В Токио?
— Все три — в Токио.
Значит, на адрес матери письма там всё же не было.
— А имена адресатов не помните?
При этом вопросе администратор приложил руку ко лбу и глубоко задумался. Наконец в глазах его сверкнула радость, и он сказал, что вспомнил насчёт одного письма.
— Там было имя одного известного человека. Он несколько раз по телевизору выступал — вот я и запомнил.
— И кто же он такой? Школьный учитель? Обозреватель?..
— Обозреватель. У него ещё очки с чёрной оправой. Не старый ещё. А фамилия начинается вроде бы на Фудзи…
— Киитиро Фудзисима?
— Да-да, он самый. Точно он.
Киитиро Фудзисима был доцентом университета С. и рано сделал карьеру в качестве телеобозревателя. Саваки с ним однажды встречался. Фудзисима говорил очень складно и убедительно. Такой тип обозревателя и сегодня вполне котировался. Его даже критиковали за то, что слишком уж хочет блистать на экране. Но человек он был, конечно, известный. Интересно, каким образом покойный Синкити мог познакомиться с такой личностью, как Киитиро Фудзисима?
А может, это просто тёзка? Однофамилец? Это выяснится, когда они встретятся с Фудзисимой после возвращения Саваки в Токио.
— А после того, как он разослал эти письма? — продолжил расспросы Саваки.
— Он каждый день будто чего-то ждал. Всё из окна смотрел. Спрашивал у нас время прибытия самолётов, поездов. Всё беспокоился, не пришло ли ему чего по почте, — приглушённым голосом рассказывал администратор.
Возможно, среди писем и было предсмертное послание, но все они, видимо, имели разное содержание. Синкити Ёсидзава неделю ждал в этой гостинице ответов на свои письма. А когда так и не дождался, покончил с собой. Что же он написал там, в этих письмах? А если бы пришёл ответ, он бы передумал, не стал уходить из жизни? Почему никто из тех троих, кому были адресованы письма, не ответили на них и не приехали сюда?
Току всё не возвращалась. Саваки забеспокоился и сам пошёл на второй этаж. Номер, в котором останавливался Синкити Ёсидзава, был маленькой комнатушкой в шесть татами с? окнами на море. Когда Саваки отодвинул створку раздвижной двери и заглянул внутрь, в лицо ему дохнуло солёным бризом. Току, распахнув окно настежь, смотрела на море. Близился вечер, и ветер становился ещё студеней. Нахмурившись, Саваки подошёл к Току и сказал: «Простудитесь!»
Женщина ничего не ответила. Похоже было, что она его не слышит. Она уже не плакала. Саваки не знал, о чём она думает сейчас с опустошённым, совершенно безучастным выражением лица.
В тот же день Саваки ночным поездом вернулся в Токио, прихватив с собой Току. Почти за десять часов дороги он несколько раз снимал крышку с объектива, намереваясь сделать снимок Току, но она сидела всё с тем же каменным лицом, и Саваки всякий раз откладывал аппарат. Что называется, картинки не получится. Он пытался расспросить её о покойном сыне, но отвечала она односложно, слишком просто, так что в газетный заголовок не вставишь:
«Парень был хороший, послушный. Когда отец умер, после средней школы сразу пошёл работать. Меня любил, уважал. Ни с кем не ссорился. Когда перебрался в Токио, непременно каждый месяц переводил деньги. Вот писал в письме, мол, если ещё денег подкопит, меня тоже заберёт в Токио. Отчего же он всё-таки с собой покончил?! Отчего?!»
Отчего Синкити покончил с собой, Саваки сейчас ответить не мог. Он пытался мысленно нарисовать портрет этого двадцатилетнего юноши, которого раньше никогда не встречал и теперь уже никогда не встретит. Из того, что рассказала о нём мать, Синкити Ёсидзава представал совершенно ординарным, «правильным» и не современным молодым человеком, а значит, для оживления газетных новостей совершенно не годился. Таким он, по крайней мере, казался. Можно сказать, без всякой изюминки, малоинтересная личность. Видимо, эта его серьёзность, чрезмерная сознательность и привела его к самоубийству. Хотя, может быть, Току просто слишком идеализирует покойного сына, а на самом деле Синкити был не таким. Даже если он и был таким, как описывает мать, за три года жизни в Токио характер парня мог полностью перемениться.