Остров женщин
Шрифт:
— Не знаю, тетя Лусия.
Я кое-как простилась и вернулась домой, но не могла ни лежать, ни сидеть и начала кружить по комнате. Мне не хватало воздуха, и я открыла окна, но свежий воздух не принес успокоения, наоборот, шум моря и красота любимого с детства острова еще сильнее раздражали меня. Я закрыла окна и не стала спускаться ни к обеду, ни к ужину. Спустя примерно полчаса после ужина и обычных посиделок, когда все уже разошлись по своим комнатам, я услышала сначала на лестнице, а потом на площадке характерные мамины шаги — твердые и решительные. Она пару раз постучала в дверь и вошла. Я лежала на постели, глядя в потолок.
— Ты заболела?
— Нет.
— Почему же ты не пришла ужинать?
— Потому что мне не хочется разговаривать.
— Совсем не обязательно разговаривать, можно просто поужинать.
— Я никого не хочу видеть и не хочу видеть тебя.
— Почему ты не хочешь меня видеть?
— А ты как думаешь? Тебе кажется нормальным, что я вдруг расхотела тебя видеть?
— Нет, мне это не кажется нормальным.
— Тем не менее так оно и есть. Я больше не хочу тебя видеть.
— Что за глупости! Почему?
— Потому что ты меня обманула. Двадцать семь лет сплошной лжи, с меня хватит!
Мама присела на край кровати.
— Насколько я знаю, я тебя никогда не обманывала. В нашем доме ложь считается худшим из зол, поэтому никто не лжет.
— А ты лжешь. Ты говорила, что я твоя дочь, но это не так.
— Что значит не так? Как тебе в голову могла прийти такая глупость? Кто тебе это сказал? С чего ты взяла?
— Тетя Лусия говорит, что я дочь Габриэля. Это правда?
Ровным тоном, каким обычно обсуждают общие вопросы, никого конкретно не касающиеся, мама сказала:
— Значит, Лусия говорит, что ты дочь Габриэля, а не моя, и ты этому веришь.
— Ты согласилась выйти замуж за Фернандо при условии, что он даст мне свою фамилию, потому что была беременна. Это правда?
— Я не ставила никаких условий! Я обожала Габриэля и много раз тебе об этом рассказывала. То, что нам пришлось расстаться, было ужасно, и я думала, ты понимаешь, чего мне это стоило. Да, я была беременна, но никогда об этом не говорила. Зачем?
— А Фернандо ты сказала или нет?
— Фернандо в то время хотел жениться во что бы то ни стало, на мне или на твоей тете Лусии, не важно. Он влюбился в меня, считая, что ему подойдет любая из нас.
— Но ты сказала ему правду?
— Конечно, но без всяких условий, просто поставила в известность. Я не хотела делать аборт, а если он меня любил, то должен был любить и беременной. Так и получилось.
— Не может быть, чтобы все было так просто.
— Почему не может? Это ты плетешь интриги, ты и Лусия, вы обе. Ко дню свадьбы у меня было уже три месяца, но ничего не было заметно. Фернандо получил то, что хотел. Не понимаю, в чем дело и почему ты на взводе, во время войны тысячи женщин оказывались в таком же положении, и никакого преступления в этом нет.
— Почему ты мне не сказала, что я дочь Габриэля?
— А разве я когда-нибудь говорила, что ты не его дочь?
— Поскольку ты вообще ничего не говорила и относилась ко мне так же, как к Виолете и Фернандито, я не сомневалась, что отец и есть мой отец.
— По закону это так, ты носишь его фамилию. Только не говори, что ты чувствуешь зов крови, ты же не героиня романа.
— Ты должна была мне сказать, что я дочь Габриэля. Это полностью меняет мое прошлое и вообще все прежние понятия.
— Какая глупость! Не понимаю, почему.
— Почему ты мне не сказала?
— Потому что абсолютно все равно, кто твой отец. Я твоя мать, и это важно, а отцы, мужья, мужчины легко могут заменять друг друга. Я думала, ты со мной согласна.
— Я хочу остаться одна. Может быть, это и все равно, может, все мужчины одинаковы, но то, что ты не сказала мне правду, хотя я думала, что мы так близки, — это не все равно и не может быть все равно. Это ужасно. Оставь меня, уйди из моей комнаты!
Она вышла и в этот миг была больше похожа на тетю Лусию, чем на себя, потому что я услышала: «Господи, ну зачем мне сейчас вся эта история?» Я вскочила, с силой захлопнула дверь и завизжала:
— Ты шлюха! Шлюха!
Я впервые в жизни оскорбила маму. Уверена, она даже не обернулась.
Раскрывшаяся тайна ошеломила, опустошила, парализовала меня. Невозможно было представить, чтобы я в свои двадцать семь лет не распознала обман, а если и возможно, то лишь с горечью и презрением. Немногое может причинить такую боль, как сознание того, что мы не разглядели очевидное, хотя является ли оно очевидным, это еще вопрос. Испытываемое нами унижение наполняет и искажает все вокруг, в первую очередь те чувства и мысли, которые до открытия роковой тайны казались совершенно правильными или действительно были таковыми.
Но самым обидным было не то, что в течение двадцати семи лет меня обманывал человек, которым я восхищалась, а то, что прежний образ Габриэля оказался разрушен. На протяжении всех этих лет он был гораздо более важной частью нашей семейной мифологии, чем необыкновенные истории и элегантность тети Лусии, символом маминой чистоты и цельности, поскольку сам был цельной и честной натурой. Не присутствуя в моей реальной жизни, он неизменно присутствовал в моем сознании. Я поняла, что всегда приписывала ему черты, какие приписываешь знаменитому киноактеру. И вдруг тот факт, что он живет в Мадриде и иногда, а возможно, и часто думает обо мне, приобрел какую-то странную значимость, постоянно тревожа мою застывшую душу. Теперь, когда он навсегда перестал быть маминой романтической любовью, меня интересовала не его мифическая сущность, а, как это ни смешно, вполне конкретные вопросы: хотел ли он меня когда-нибудь видеть, терзался ли из-за того, что не знал меня, ненавидел ли, как ненавидят носителя постыдной тайны? Мысль поехать в Мадрид и поговорить с ним настолько овладела моим смятенным сознанием, что я отправилась посмотреть расписание поездов из Сан-Романа или из Летоны, которые теперь казались мне абсолютно чужими городами где-то на краю света. Центром мира стал для меня Мадрид.
Какую все-таки роль играл в этой истории мой отец, то есть Фернандо? Он дал мне свою фамилию и участвовал в обмане, который без его согласия и содействия был бы невозможен. Он пошел на это, чтобы без хлопот получить то, чего добивался, — мою мать. Но она ведь ждала ребенка, с которым в будущем придется считаться, — зачем ему это было нужно? Они думали, узаконив мое существование, они меня облагодетельствовали, но тогда не нужно было говорить мне правду. Тетя Лусия вдруг предстала передо мной злобным, ядовитым, своевольным и жестоким существом, выстрелившим в меня застарелым ядом, который меня тут же парализовал.