Остров женщин
Шрифт:
Тут меня осенила идея, показавшаяся мне блестящей.
— Если все так, как ты говоришь, почему бы нам не разделить его дом и земли в Педрахе и не продать свою часть? Или половину его акций электростанций или молочных заводов, у него наверняка что-нибудь есть…
— Наконец-то свет разума забрезжил на твоем лице, сестренка. Хороший вопрос, а если ты сосредоточишься, то сама себе и ответишь. У отца в Педрахе действительно много земли, но стоит она очень мало, а со временем будет стоить еще меньше. Коровы обходятся ему дороже, чем то, что он выручает за кукурузу и кормовые травы. Даже если вкладывать туда деньги, все равно неясно, принесет ли земля столько, сколько нужно. Педраха находится у черта на куличках, да к тому же на склоне, даже дом и тот стоит под углом… Вот мы — совсем другое дело, мы в центре всего, и наш дом — это богатство, по которому мы в прямом смысле слова ходим. Тут тебе и спортивные причалы, и гольф, гораздо лучше, чем в Ла-Сапатейре, и рыбная ловля, и сам Франко приезжает сюда на рыбалку. Представь себе, генералиссимус с женой здесь, да это будет настоящая сенсация…
— Это все тебе отец наговорил, да?
— Да нет, мы это почти не обсуждали. Я вообще не хотел вмешиваться, потому что прекрасно вас знаю, особенно тебя, а тут Виолета со своей новостью! Она в последнее время говорит как лунатик, будто спит на ходу…
Вспоминаю тот серебристый апрель и Фернандито (уже без Руфуса, который умер в прошлом году и теперь так же, как его собратья, мирно покоился в могиле, удаленной от курятников с их мухами, обращенной к морю и окруженной цветами, которые Том каждый год сажал возле башни тети Лусии). Сидя в своей бывшей комнате для игр, набитой книгами и музыкальными инструментами, он один за другим проглатывал целые тома: гражданское право, римское право, философию права. Обычно по вечерам после прогулок с мамой я заходила к нему. Я искала утешения и покоя, устав от постоянных выкрутасов Виолеты: то она отправлялась с отцом в Педраху, то безвылазно сидела дома, то без конца меняла кавалеров, то не разговаривала с нами, то не разговаривала со мной, то разговаривала исключительно со мной, причем допоздна, а потом спала до трех часов дня и являлась к обеду, нежная и душистая, как ее имя [66] , в разлетающейся юбке с широким поясом, словно вот-вот упорхнет, но тем не менее весь вечер проводила с нами и опять допоздна беседовала со мной. Ее можно было представить воплощением какого-то мифического персонажа, того, что Том и тетя Лусия называли the prevailing wind [67] , или безымянной черной птицы с башенного флюгера, описывающей четкие, но всегда незавершенные круги.
66
Одно из значений слова «виолета» — фиалка (исп.).
67
Господствующий ветер (англ.).
Особенно мне запомнился один вечер, когда Фернандито, глядя на поведение Виолеты и используя юридическую литературу и случаи из судебной практики, представил мне смешной напыщенный трактат об особенностях каждого из нас на фоне общих особенностей всей нашей семьи.
— Знаешь что, сестрица?
— Нет, не знаю, Фернандо.
— Виолете нужно удачно выйти замуж, так, как положено, за человека, который действительно будет ее любить и которого она будет любить. Это ее успокоит.
— Ну разумеется! — воскликнула я, удивленная тем, что слышу это от Фернандито, совершенно не склонного к такого рода разговорам.
— При том успехе, каким она пользуется, непонятно, почему она до сих пор не замужем.
— Очень даже понятно, — сказала я уверенно, хотя особой уверенности не чувствовала, — если знать, чего от нее хочет ее отец.
— Ну вот, опять! — воскликнул Фернандито. — По-твоему, всегда и во всем виноват папа, хотя он и твой отец тоже. Ты тоже, девочка моя, папина дочка.
— Пусть тебя это не волнует. Тебе должно быть известно, что отцовство, в отличие от материнства, еще нужно доказать.
— Не болтай глупости. Просто ты судишь о нем предвзято и приписываешь ему то, чего в нем нет. Ты к нему несправедлива.
— Может быть, но не в том, что касается Виолеты. Он хочет, чтобы она навеки оставалась красивой дочкой, сопровождающей старика отца, или как он там себе это представляет. Но итог все равно тот же: незамужняя дочь остается с отцом. Во всяком случае, со времени своего приезда и до сегодняшнего дня он гнул эту линию.
— Даже если предположить, сестрица, что ты права, без согласия Виолеты это невозможно. Видимо, она сама хочет быть дочерью, если не целиком, то в значительной мере посвятившей себя отцу.
Когда я вошла в гостиную, все уже были в сборе. Тетя Лусия стояла у двери с чашкой чая в руке; видимо, своим появлением я произвела небольшое землетрясение, потому что чашка прямо-таки заплясала на блюдце. Тетя Лусия повернулась и сделала пару шагов ко мне.
— А у нас тут тайное заседание нашей ложи, правда, Том?
— Да уж!
— Хорошо, что ты пришла, а то осталась бы без fruit саке [68] , — сказал Фернандито.
Рядом с мамой, разливавшей чай, восседала тетя Тереса, и я подошла поздороваться с ней. Отца в тот момент я еще не видела, возможно, он куда-то отошел. Я села за стол, отхлебнула чаю и проявила преувеличенно большой интерес к положенному мамой fruit cake. Казалось, в гостиной очень много народа, хотя здесь были только свои, да еще отец, который вместе с тетей Лусией, Томом и Фернандито не сидел, а стоял. Казалось, все разом говорят и смеются, причем смеются громче обычного. Сердце у меня колотилось где-то в горле, затрудняя дыхание. Как только я уселась справа от тети Тересы, все словно утихомирились, будто мой приход послужил для этого знаком. У меня было ощущение, что все наблюдают за мной, хотя делают вид, что заняты совсем другими делами: Виолета кладет себе еще один кусок cake, тетя Лусия ахает над дурацким жемчужным ожерельем тети Тересы. Сама тетя Тереса, полузадушенная своим ожерельем и корсетом, сидела в слишком низком и глубоком для нее кресле, вытянув под столом толстые ноги. Помню, я подумала, что если она их нечаянно поднимет, стол взлетит на воздух. Итак, все притворялись, что едят печенье и пьют чай, все улыбались и казались очень довольными, а сами следили за мной с таким выражением, словно опасались, как бы из-за их беспечности что-нибудь не взорвалось. Отец, как всегда элегантный, беседовал с мамой и Виолетой, и до меня донеслись его слова: «Я имею некоторое влияние на заместителя мэра». Я чувствовала себя чужой и думала, что не стоило сюда приходить, что не зря я боялась, когда мама пригласила отца, быть тут лишней и что этот вечер в честь отца и тети Тересы прекрасно состоялся бы и без меня. О чем они говорят? Да ни о чем, будто серьезные разговоры завершились до моего появления, а теперь все просто убивают оставшееся до ухода время, занимаясь пустой болтовней.
68
Фруктовый кекс (англ.).
Я была безымянной пришелицей в гостиной собственного дома, о которой не вспоминают, но и не забывают окончательно, что-то вроде безвкусной пепельницы — сувенира из Санта-Крус-де-Тенерифе. Кого все они слушали? Глядя на них, но не участвуя в беседе, я словно вдруг оглохла. Я не говорила, но и не слышала. Все поглотила какая-то необъяснимая тоска. Отец, заложив руки за спину, склонился над мамой, а она подняла к нему лицо и так и сидела, даже когда он молчал, словно эта поза была единственно возможной или единственно правильной, нарушаемой лишь автоматическими движениями рук, когда она наливала чай или предлагала sandwiches [69] или печенье. Она выглядела так странно, так непривычно в этой застывшей позе! Слегка поднятое вверх лицо, обращенное к отцу, белая шея, изящный девичий стан, бело-голубой барельеф восемнадцатилетней девушки, таинственная неизвестная дама — «Die Unbekannte Dame».
69
Сэндвичи (англ.).
— Тетя Тереса, о чем вы говорили, когда я вошла? Я не могла прийти раньше, — сказала я.
— О тле, о чем же еще? В нынешнем году это настоящая напасть, в июне уже появилась на розах. Травила я ее купоросом, травила, и все без толку. Говорят, тля прекрасно его усваивает, и хотя твоя мама не верит, что это возможно, боюсь, так оно и есть.
Я подумала, что, спроси я, каждый рассказал бы, о чем он только что беседовал, но я была уверена, что перед моим приходом разговор шел совсем о другом. Я взяла салфетку и вытерла вспотевшие ладони. Похоже, сегодня за столом все объяснялись какими-то условными знаками. Я понимала, что отчасти мое беспокойство объясняется тем, что я ожидала разговоров о делах, а никто о делах не говорил, хотя меня привела сюда исключительно убежденность в том, что отец собирается наконец открыто изложить свои соображения. При этом я была уверена, что разберусь во всем не хуже его самого или Фернандито, ведь торговое право гораздо легче Аристотеля. А в деловых разговорах чувствам не место, значит, ничто не сможет меня задеть и я не стану объектом всеобщего внимания. Ведь теперь, когда в доме появился отец, наш тесный семейный круг распался, и на меня будут смотреть так, как смотрят друг на друга чужие люди. Однако ничего из того, что я ожидала, не происходило, все говорили разом и достаточно возбужденно, особенно мама с папой. «Наверное, я похожа на растрепанное привидение, — думала я, — и, глядя на меня, они вспоминают тетю Нинес, такую же безучастную и молчаливую, которая всегда, даже до истории с Индалесио, напоминала призрак, всегда была погружена в себя и не отличала истинное от ложного. Ни она, ни я никогда не могли связать воедино вещь и понятие. Мы обе не от мира сего, одинокие, долговязые, прикипевшие к этому дому, не умеющие одеваться старые девы непонятно какого возраста. Но лучше так, — правда, тетя Нинес? — чем совершить какой-нибудь грех, пусть небольшой, и, не насладившись им, потом всю жизнь терпеть издевки…» Я понимала, что это глупо, но нарочно растравляла себя, да и кто мог бы меня утешить? Из мрачной задумчивости меня вывел голос отца, показавшийся мне резким, как звук лопнувшего воздушного шарика.
— На Кубе тысяча разных сортов бананов. То, что мы едим тут, там выбрасывают свиньям. Я почти год прожил в Камагуэе, и во время обеда и ужина запах жареных бананов достигал третьего этажа отеля. А то, что вы здесь называете рисом по-кубински, не имеет к этому блюду никакого отношения. Бананы должны быть только что срезанными и хорошо прожаренными, иногда их даже панируют и подают с черной фасолью и недозрелой, почти белой кукурузой…
Тут раздался голос Тома:
— Мы ели великолепные бананы в Гаване, правда, Лусия? Нам очень понравилось.