Остров
Шрифт:
— О чем вы говорите? — вдруг спросил Парсел, подняв глаза.
— Говорим о другом острове поблизости от нашего.
— Все равно Маклеод его завоевал бы, — усмехнулся Джонс.
— Слушайте, — сказал Парсел, — у меня есть предложение.
— Ну, что я говорил? — воскликнул Джонс, и его фарфоровые глаза весело заблестели. — Создаем новую ассамблею!
— Вот что я хочу вам предложить, — проговорил Парсел.
Он остановился и по очереди поглядел на своих спутников.
— Пойдем сейчас к таитянам и разделим вместе с ними нашу землю.
— Вы хотите сказать — наши три участка? — спросил Бэкер, тоже останавливаясь. — Немного же нам останется.
— Две трети акра на человека.
Наступило молчание. Бэкер смотрел себе под ноги, его смуглое лицо вдруг стало серьезным, напряженным.
— Стыд-то какой! — вдруг сказал он. — Маклеод со своей шайкой будут иметь каждый по два акра, а мы с таитянами всего по две трети! — И добавил: — Бедняки и богачи. Уже!
— Можете отказаться, — заметил Парсел.
— Я не говорю, что отказываюсь, — сердито бросил Бэкер.
Он двинулся вперед и, пройдя несколько шагов, сказал:
— Только одно мне неприятно: думать, что мои дети будут детьми бедняка.
Он остановился, вскинул голову к небу и вдруг прокричал громовым голосом, гневно сверкнув карими глазами:
— И все из-за этой сволочи!
С каждым мгновением голос его крепчал, и слово «сволочи: он уже не выкрикнул, а прорычал с неописуемой яростью.
Потом, помолчав немного, сказал:
— Простите.
— Думаю, что сейчас вам стало легче, — заметил Парсел.
— Много легче. Ну, идем.
— Куда? — спросил Джонс.
— К таитянам, сообщим о разделе.
— Но ведь я еще не высказал своего мнения, — сказал Джонс.
— Высказывай скорее.
— Я — за! — выпалил Джонс. — Мы все трое — за. Предложение Парсела принято.
И он захохотал. Бэкер взглянул на Парсела, и оба улыбнулись.
Когда трое британцев подошли к хижине таитян, те только что просыпались после дневного сна. Таитяне ложились очень поздно и вставали очень рано, но зато днем спали еще три-четыре часа. Именно за эту привычку англичане и прозвали их лежебоками.
Раздвижная стена, выходившая на южную сторону, была широко открыта. Парсел еще — издали отчетливо разглядел потягивающиеся после сна фигуры. Таитяне в свою очередь не могли не заметить гостей, но только один Меани с улыбкой на устах бросился им навстречу по Клиф-Лейну, все прочие даже не кивнули, казалось, они ничего не видят.
Когда гости подошли совсем близко, на просторной площадке, разбитой перед хижиной, появился Тетаити и, схватив топор, начал колоть дрова. Парсел невольно залюбовался благородными линиями этого атлетического тела. Когда Тетаити взмахивал топором, его стан чуть гнулся назад и походил на тетиву лука. На миг топор и торс Тетаити словно застывали в воздухе, потом описывали полукруг со скоростью свистящего бича. Движение было столь молниеносно быстрым, что топор, казалось, оставляет после себя на серебристо-сером небе ярко-голубой след.
Парсел был уже в двух шагах от Тетаити, но таитянин не удостоил его взгляда. Таитянский этикет допускает, в качестве противовеса самой изысканной любезности, целую гамму мелких дерзостей. Но на сей раз все делалось слишком подчеркнуто. Рассерженный Парсел сухо произнес:
— Тетаити, я хочу с тобой поговорить. Дело очень важное.
Такая чисто британская резкость была не в обычаях Адамо, и Тетаити понял, что оскорбил Парсела. Ему стало чуточку стыдно, что он обидел гостя без всяких на то причин, и он, на ходу приостановив движение занесенных над головой рук, положил топор на землю. Потом махнул в сторону хижины, призывая своих братьев, уселся на бревно и жестом пригласил трех перитани выбрать себе место поудобнее. Это была уже любезность, любезность лишь наполовину. Он соглашался на беседу, но не попросил гостей войти в хижину и сам уселся раньше, чем они.
На мгновение Парсел замялся. Он никогда не был особенно близок с Тетаити. Его удерживала внешняя холодность таитянина. Тетаити был такой же высокий и мускулистый, как Меани, и хотя ему лишь недавно исполнилось тридцать лет, последние следы молодости уже исчезли с его лица. Две глубокие складки шли от носа к углам губ, вертикальная морщина залегла между бровями, а глаза под тяжелыми веками не светились кротостью, как у Меани.
Подождав немного, Парсел начал беседу с обязательных вежливых банальностей: о том, какая сегодня погода, какая будет завтра, о том, как ловят рыбу и как уродился яме. Бэкер и Джонс сидели за его спиной, заранее решив безропотно вытерпеть длинное и непонятное для них вступление. Когда Парсел заговорил, Меани уселся против него — справа от Тетаити. Опершись локтями о согнутые колени, он машинально сплетал и расплетал пальцы, не подымая головы. Оху и Тими поместились слева от Тетаити, но чуточку отступя. А Меоро и Кори — два неразлучных друга с того злосчастного дня, когда Кори на «Блоссоме» чуть было не застрелил Меоро, — остались сидеть на пороге хижины, свесив ноги.
— Тетаити, — наконец проговорил Парсел, — на острове происходят важные события. Мы — Уилли, Ропати и я — вышли из ассамблеи перитани.
Тетаити еле заметно — наклонил голову, что означало: «Весьма польщен таким доверием». Это было проявлением вежливости — вежливости, но не больше. Да, не больше. Глаза Тетаити неподвижно глядели из-под тяжелых век на Адамо, но лицо его не выражало ни нетерпения, ни желания узнать, что было дальше.
— Ассамблея решила разделить землю, — продолжал Парсел, — но разделить несправедливо, и поэтому мы вышли из ассамблеи.
Тетаити молчал. Лицо его по-прежнему не выражало ни любопытства, ни удивления.
— Ассамблея, — быстро проговорил Парсел, — решила разделить землю на девять, а не на пятнадцать человек.
Он в свою очередь пристально поглядел на Тетаити, но скорее почувствовал, чем увидел, реакцию таитян. Впрочем, ничего не произошло, никто не пошевелился, не вскрикнул. Но внезапно все напряженно застыли. Не шелохнулся и Тетаити, только взгляд его стал еще более жестким.
— Скелет предлагает, — добавил Парсел, — чтобы таитяне работали на земле перитани и получали натурой.
Тетаити насмешливо улыбнулся, но ничего не сказал.
— Это оскорбление, — крикнул Оху, вскакивая на ноги. — Мы не слуги у перитани!
Оху был высокий, сильный юноша, с наивным выражением лица. Он редко открывал рот, и обычно от его имени высказывался друживший с ним Тими. Выступление Оху поразило всех, так как считалось, что на людях он говорить неспособен. Все молча, не без любопытства, ждали продолжения. Но Оху уже закончил свою речь. Эти две фразы исчерпали все его красноречие. Да и сам он, усевшись на место, испытывал неловкое чувство — выскочил говорить первым, да еще говорил так плохо… Он знал, что лишен того поэтического дара, который на Таити считается первой добродетелью политика.