Остров
Шрифт:
Я всегда смеялась над своим альтруизмом, когда вспоминала прошлое. Сколько ночей провела я без сна, сколько раз отказывалась от хлеба ради ближнего. Рекомендательные письма, написанные моей рукой, составили бы книгу в тысячу страниц, а ведь к ним надо еще прибавить бесконечные телефонные звонки и визиты. В восемнадцать лет мне казалось, что жизнь – это бесценный дар, и когда пришло время и смерть постучалась в каждую дверь, когда все летело вверх ногами, я наивно верила, что мир можно переделать. Это было чисто
Мало-помалу действительность раскрыла мне глаза. После победы все пошло своим чередом, и жизнь потеряла для меня романтический ореол. Война ничего не изменила. Богачи вылезли из своих нор, Малага стала такой же, как прежде, и надо было снова и снова приносить себя в жертву, повторяя прежние деяния, словно чудо все еще было возможно. Эти усилия во имя того, чему я уже перестала верить, опустошили меня. Когда Рафаэль был назначен в Мадрид, мой энтузиазм уже исчез вместе с любовью к ближнему и идеализм военных лет сменился отвращением к добродетели, презрением и эгоизмом.
Я, как могла, объяснила все это Магде, и Долорес, которая слышала конец моей речи, сказала, обтираясь полотенцем:
– Оставь ее, она мазохистка… По правде говоря, ей страсть как приятно принимать на себя все слезы и болі людей.
– Есть вещи, которые нельзя терпеть, – возразила Магда.
Долорес вспыхнула, и в ее глазах сверкнули молнии.
– Но люди терпят, не так ли?!
Я боялась, что у них завяжется новый спор, но Магда ничего не ответила. Эллен курила с отсутствующим видом, через некоторое время она встала и пригласила нас в кабачок поесть сардин.
Дома я нашла записку от Лауры: «Зайду в 6 часов. Если сможешь, то позвони по 8-68». Я спросила Эрминию, кто принес эту записку, и она надолго задумалась.
– Какая-то сеньора, как только вы ушли… Кажется, она говорила с детьми…
Серхио и Луис играли в саду. Я позвала их и задала хорошую головомойку за голубей: если соседка подаст жалобу, то придут жандармы и, кто знает, может быть, их даже упрячут в тюрьму. Они слушали меня, опустив головы, с выражением смешного страха на лицах, и, так как они молчали, я позволила им удалиться.
– Если напроказничаете, – сказала я им напоследок, – старайтесь по крайней мере, чтоб я об этом не знала.
Рафаэль брился в своей комнате и через несколько минут вышел ко мне. Он порезался, и щека его слегка кровоточила. Он спросил, хорошо ли я провела время.
– Очень хорошо, – ответила я.
– Было неплохо, ты не находишь? Кстати, куда вы потом делись?
– Долорес повезла меня в Кариуэлу.
– Да? Я не заметил, как вы ушли. Искал Романа и вас обеих. Вы так тихо скрылись…
Я объяснила ему, что устала с дороги и мне не хотелось раскланиваться со всеми.
– Как тебе понравилась Долорес? – Ответ был настолько очевиден, что Рафаэль поспешил закончить, не ожидая его: – Роман ее не стоит, верно?
– Не знаю, – сказала я. – Мы с ним едва обменялись несколькими словами.
– А я думал, что он с вами.
– Нет. Когда мы уходили, его уже не было.
Рафаэль приложил руку к щеке, и, когда отнял, она была в крови.
– Ты смотрела письма, которые я оставил на столе?
– Да.
– Насколько я помню, одно из них от Энрике… Он не пишет, когда приедет?
– Во вторник.
– Я встретил его в Мадриде, он тебе не говорил? – Я отрицательно качнула головой. – Мы с ним столкнулись в коридоре министерства, и он сказал, что снял дом где-то в этих краях… в Toppe Кебрада или Чурриане.
Мне захотелось крикнуть: «Побеспокойся лучше о своих долах!» Но Рафаэль заметил мое раздражение и переменил тему разговора.
– Ужин затянулся до шести часов, можешь себе представить? В довершение всего я был вынужден проводить Валтасара и остальных и остался ночевать…
– Тебя никто ни о чем не спрашивал.
– Я знаю, – Рафаэль смотрел на меня смущенно. – Это вырвалось у меня против воли…
– Мы же условились, что не будем говорить о таких вещах… Почему ты обязательно должен все испортить?
Я говорила каким-то чужим голосом, и лицо Рафаэля стало жестким.
– Если ты думаешь, что мне очень приятно искать жену и слушать, как спрашивают, где она, а потом обнаружить, что она ушла…
– Ты имеешь в виду вчерашнее?
– Да.
– Это что, сцена ревности?
– Ревности? – Рафаэль тщетно пытался улыбнуться. – Если бы ты знала, как огорчил меня твой вопрос!
– Значит, все дело в том, чтобы сохранять видимость добрых отношений, не так ли? В таком случае, тебе надо прежде всего вести себя соответствующим образом.
Мы не могли говорить, не оскорбляя друг друга, и я попросила его оставить меня одну. Рафаэль пожал плечами.
– Как хочешь, – сказал он.
Уходя, он хлопнул дверью, а я легла на кровать. Было очень грустно думать о том, что теперь наши отношения ограничивались взаимными нападками. После стольких лет любви! Достаточно было, чтобы кто-то из нас сделал самое обычное замечание, как другой тут же отвечал оскорблением и злобными выпадами. Видимо, еще действовала инерция прежних отношений, хотя самих отношений уже не было, и это меня злило. Допустим, карьера Рафаэля требует от нас жертв, но почему при этом мы не можем вести себя как порядочные люди? Многие семьи находились в подобных обстоятельствах и жили, не отравляя себе существования. Почему мы не можем жить, как другие?