Остров
Шрифт:
Вернулось особое тюремное ощущение значительности всего здесь: каждой заклепки, этой жестяной таблички "Осторожно — убьет" с черепом и молнией на стене, появления солнца, по режиму заглядывающего в иллюминатор, пойманных слов в коридоре. Каждая мелочь приобрела значение, неестественно раздулась, заполнила мозг. Оказалось, что в мозгу ничего не исчезло, не забылось с прежних времен, с тех, когда он жил так, как разрешали. Сознание привычно приспосабливалось к сузившемуся миру.
В гулкой этой железной коробке все звуки, разговоры снаружи слышались очень хорошо. Невеселое развлечение, учитывая скудоумность этих разговоров.
Этот куб пространства, в котором он сидел, оказывается назывался якорным отсеком. Здесь рядом, за переборкой находился кабестан. Кажется, так он назывался в те времена, когда Мамонт сам служил на флоте. Непонятно часто начинал завывать электромотор, отделенный, на слух тонким совсем, листом жести. Потом якорная цепь, заглушая все на свете, с нечеловеческим грохотом ползла по желобу. Поднимали якорь, миноносец почему-то постоянно менял стоянку, кружил вокруг острова.
Сидящий на корточках Мамонт изучал царапины на жестяной табличке с черепом:
"Когда исчезают одни ценности, возникают другие — помельче. И вот — совсем уже мелкие."
Сейчас он научился и спать так же, сидя в углу прислонившись к стене, а сначала не мог заснуть несколько дней.
Как — то странно, не по себе, было, когда он увидел этот миноносец вблизи. Увидел и даже поднялся на его борт. Странно, что он оказался настоящим, железным, и его можно ощутить рукой.
Миноносец оказался внутри тесным, как подводная лодка. Мамонта вели по длинным коридорам, он шел согнувшись. Дверь в ту каюту находилась в самом конце этого лабиринта.
Внутри кто-то, судя по погонам- капитан, внезапно напугал звероподобной внешностью. Тропические тени жалюзи лежали на стенах, ломались на длинной красно-бурой роже.
"Бармалей!" Тоскливо заныло в груди. Почему-то казалось, что он, Мамонт, уже где-то видел его.
Капитан (Или капитан-лейтенант?), не обращая внимания на Мамонта, стоял у клетки с попугаем. Потом достал из кармана горсть свежих зеленых зернышек перца, серьезно нахмурившись, стал разгребать их на ладони пальцем, будто считая. Попугай беспокойно зашагал по жердочке, в нетерпении сжимая ножку в кулачок.
Мамонт стоял у двери, глядя на распахнутый капитанов китель, его непонятную форму, то ли морскую то ли какую-то пехотную. Может форма изменилась за время отсутствия Мамонта на флоте?
"Жри, жри, Сильвер", — Непонятный капитан, наконец, насыпал зернышек, добавил к солдатскому пшену в кормушке из кокосовой скорлупы.
— Ох и сволочь ты, мужик. Сколько людей погубил, сколько ребят сгинуло неизвестно за что, — произнес он, не оборачиваясь. — Хрен бы с ней, политикой, вот люди пропали навсегда.
От внезапной правоты этих слов тошнотворно свело внутри. Мамонт насильно улыбнулся. По своему тюремному опыту он знал, что для того, чтобы не принялись сразу бить, надо улыбаться. Иногда это помогало.
— Все называй, — заговорил капитан, — возраст, клички, пути миграции. — Теперь он сидел за столом, слюнявя пальцы, медленно перебирал листы в какой-то папке. — Вот ты кто?
— Мамонт я, мизантроп местный. — "Из тех, кто не смешивается с толпой", — добавил мысленно.
— Сам Мамонт?
— Да, сам.
— То есть непосредственный, не заместитель, никто? — Капитан пододвинул к себе советского вида граненный графин, налил воды.
— Стопроцентный. Так сказать, местный Робин Гуд, принц воров, — Мамонт ухмыльнулся, хотя ему вовсе не было смешно. — Ну что, приметы сходятся? — неестественно бодро произнес он. — Лысый, ростом невелик. Бороду бреет.
— Живете где?
— В шалаше.
Мамонт заметил, что капитан крупными буквами вывел у себя на бумаге — "БОМЖ".
— Имел я дело с представителями вашего племени, с бомжами, часто попадаетесь, — Капитан все время пил воду из графина, стакан за стаканом. — Сколько шуму из-за тебя в конторе было, беготни. Одних выговоров… А паспорт где?
— А паспорт у гражданина Цукермана, — неожиданно для самого себя ответил Мамонт. В этот момент он почему-то не сомневался, что такой паспорт обязательно появится где-то там в нужный момент. — Только он американский у меня. Я теперь гражданин Соединенных Штатов, все-таки, Америки. Что, не знал? У меня даже медаль Конгресса вроде есть где-то.
Мамонт не любил врать кому-либо, он вообще стеснялся манипулировать людьми, но сейчас напрягся, чтобы осилить неприязнь к себе — это был особый случай. Его вранье могло чем-то помочь и, кажется, неожиданно помогало.
Капитан, не скрываясь, явно, нахмурился, скривился, достал пачку "Шипки", закурил. Вопреки традиции Мамонту он сигарету не предлагал. Опять налил себе воды из графина, не торопясь, выпил, зачем-то откусил от лежащей на столе луковицы. Мамонт вдруг понял, что это не вода.
— Семейное положение? Семья где? — мрачно спросил капитан.
— Круглый я совсем. Круглый то есть сирота. Сын только есть где-то. Сейчас уже вырос. Когда видел его в последний раз, он уже залпом выпивал трехлитровую банку "Солнцедара", — Кажется, кривая улыбка так и приросла к его лицу. — А вообще-то я прошлое плохо помню. Наверное, психика сопротивляется, чтобы опять плохого не ощущать, организм не мучить.
— Это ты что, за ради смеха говоришь? — насторожился, с подозрением спросил капитан. — Может шутишь сейчас? Решил, здесь можешь шутки шутить!
— Знаю за собой этот изъян. Да, остроумный я. Такие мы, мизантропы. До сих пор, до вас, мы здесь как раз собрались, чтобы шутки шутить. Вы, черные, помешали.
Неопределенное течение времени. Медленные мысли: сколько его прошло, как давно он сидит здесь после того допроса? Дней пять или недели две? Он потерял счет времени.
Мамонт ощупал непривычную еще, длинную и уже переставшую колоться, щетину. Здесь, в глухой железной каюте оставалось одно: слушать мир вовне. Появление звуков было событием. Особо безнадежно было ночью, и сейчас радовало то, что еще не было отбоя, еще можно что-то услышать, под дверью горит полоска желтого электрического света. В квадратном иллюминаторе даже мелькнула какая-то звезда; ненадолго, быстро исчезла. За дверью шаркали шваброй. Дневальный ворчал: "Вот бы этого, генерала засраного, заставить палубу драить. Сколько дней сидит там, отдыхает. Балдеет, блин."