Остров
Шрифт:
"Из всего этого можно сделать жилье?"
В ангаре стояла абсолютная тишина.
"Все собирался начать жить сначала. Ну вот, кажется, начал. И назад уже хода нет. Нет? Но все-таки какая жизнь будет здесь, теперь?"
Стало холодно. Мамонт съежился, положил голову на колени. Что теперь? Спать? От ржавой лужи рядом несло гнилой сыростью.
"Стикс, река забвения!" — Показалось, что сейчас кто-то выплывет, покажется из темноты, — А вдруг, действительно, выплывет? Может на острове и есть кто-то?"
Неизвестно почему пришла нелепая мысль: вот сейчас этот кто-то закрывает дверь снаружи, и он остается здесь, запертый как в тюрьме. И навсегда!
Становилось все холоднее. Постепенно он понял, что сидеть здесь нелепо. С облегчением выбрался и сразу ощутил блаженную вечернюю теплоту. Оказалось, что солнце уже уходило. Мамонт почему-то заторопился.
"Куда же это я спешу? Ведь некуда. А, вот он, ручей!"
Между деревьев мелькал стальной блеск воды. Некоторое время он шел вниз, вдоль ручья, стараясь не терять его из вида. Внезапно ручей исчез. Вокруг, вверху, везде — враждебный черный лес.
"Вот идиот!"
Внезапно совсем стемнело. Полный мрак, какой бывает только в лесу. Ослепнув в темноте, он двигался наугад. До боли напрягшийся слух ловил шорохи, чьи-то шаги, вздохи. В отчаянии Мамонт пошел напролом, через кусты и заросли. Неожиданно, почему-то сзади, показался свет. Что-то светлое расширялось, увеличивалось…
"Это же океан!"
На границе земли и воды фосфорно светилась в темноте пена. Быстрее, быстрее, куда-то к несуществующему финишу.
"Куда, куда заторопился? — уговаривал он себя. — Думаешь там тебе очаг? И тапочки, колпак с кисточкой? И этот… как его, альков? Нету алькова у тебя! Вообще ничего у тебя нет".
Потом, преодолев что-то внутри, побежал…
Запыхавшись, чуть не пробежал мимо: "Вот они, ящики, под пальмами!" Все было цело, нетронуто. Почему-то утихло, успокоилось внутри.
Мамонт сел на холодный ящик. — "Вот и буду сидеть всю ночь. Как поэт! Нелепо? Почему-то здесь любое мое действие нелепо." Он стащил с ящиков брезент, укутался в него,
Потом лег, уставился в густо усеянное звездами небо.
" Длинный день!"
Он долго-долго просыпался от холода. Гомон птиц настойчиво проникал в сознание. Птичий народец наивно радовался появлению солнца, ликовал.
"Курящие люди просыпаются рано," — Кажется, это произнес какой-то персонаж из его сна, и это было финалом: сон закончился.
Он сел — с брезента потекла вода, — обдумывая события ночи. Во сне он стал персонажем "Острова сокровищ" и даже известной иллюстрации к нему. Он- на холодном песчаном берегу, перед ним мужик с абордажной саблей в грубом кафтане. Там росли, скрюченные от ветра, небольшие сосны…
Внезапно Мамонт замер, прошипев матерное. От неожиданности перестал бить озноб. Одна картонная бочка была опрокинута, с ящика сдвинута крышка, рядом — надорванные пакеты, консервная жестянка. В кустах, на краю леса, белели бумажки. Мамонт поднял банку, смятую, будто кто-то с необыкновенной силой сжал ее рукой.
"Да! Неутешительно. И продукт какой-то непонятный!"
На банке была нарисована шишка, а содержимое по-английски называлось странно: "еловое яблоко!"
"Если я в садах Эдема, то это — плод познания добра и зла. Что за нагромождение нелепостей!.."
Проклятую банку нужно было немедленно открыть. Конечно же, в ящике с сорванной крышкой оказался абсурд уже овеществленный: дверная ручка, дамское зеркало, теннисная ракетка, гайки, болты, слесарные ножницы, подводное ружье, один ласт для плавания, мотки мохера… Наконец, Мамонт перестал рыться в ящике и с трудом вытянул из хлама ружье, — как оказалось, заряженное маленьким трезубцем, — выстрелил в банку. Банка отлетела. Трезубец воткнулся в ствол пальмы, за ним потянулась тонкая спираль троса.
"Вот тебе и завтрак… Куда идти? Умываться!"
Мамонт взял в руки ружье: "Пробежала бы здесь какая-нибудь, хоть сырая, курица!"
Вопили, трещали и скрежетали дикими голосами здешние птицы. Вверху, будто вода над головой, — толща птичьих голосов, влажная листва, просвечиваемая солнцем. — "Наверное, мне повезло. Что же, давно пора."
"С годами все радостнее видеть живое", — Что-то неосознанное распирало изнутри, словно газ, — мстительная радость от того, что живое торжествует здесь, далеко-далеко, — вне досягаемости, — от смерти.
"Наверное, любовь — специальное свойство живой материи, когда живое желает блага живому. Для сохранения материала, — пришла вдруг мысль. — Вот она, жизнь, вокруг! Как много любви! Все-таки выпал уникальный шанс, мне, Мамонту, на такую же кристальную жизнь. Мамонт — как эталон везения. Это она — противоположность путанной жизни человека — безупречно ясная природа."
"Природа правдива и строга. Неужели и это цитата? Так и сыплются у меня из головы. Да! Никакой у этой природы снисходительности. Жрать что?"
Низко, на дереве, похожем на осину, он нашел гнездышко с маленькими крапчатыми яичками, немного поколебавшись, выпил. Вкус сырых яиц напомнил детство.
"Лазил, когда-то лазил я по деревьям!"
Шагая против течения по середине ручья, ощупывая пятками холодную щебенку на дне, он чувствовал блаженное ощущение отсутствия времени.
"…Вот дикари не знали понятия возраста. Какой же идиот мой коллега Робинзон с его календарем, зарубками на столбе. Теперь мне всю жизнь будет… Да! Ты же собирался умываться."
Он почувствовал, что входит в давно выбитую в прежней жизни колею мелких дел:
"Обмелела жизнь и появились на дне: умывание, или теперь вот собирание яиц."
Из воды на него почему-то смотрел незнакомый пожилой мужик:
"Рожа какая глупая стала, — Бурое лицо в воде ухмыльнулось, отчего будто треснуло морщинами, сдвинулось набок, как резиновая маска. — Уже не обещаешь стать красавцем? — Волосы внезапно стали какими-то серыми от седины, будто волчья шерсть. — Совсем молодости не осталось."