Остров
Шрифт:
— Зато досрочно и с экономией материала, — пробормотал он. — Тело мастера боится.
В зарослях опять кто-то зашевелился. Мамонт, разжигавший костер, вскочил на ноги:
— Эй вы, пятницы! Сейчас я вас гарпуном! Из ружья, видишь?.. Смотри и бледней, черномазый!
В кустах заверещали, засмеялись странным кашляющим смехом.
Среди продуктов, оставленных Белоу, были, в основном, какие-то непонятные порошки. Порошки разного вида, цвета, сладкие, безвкусные, всякие, Мамонт ссыпал в скорлупу кокоса, разводил водой из ручья, водой из океана солил, варево он нагревал, опуская в него раскаленный камень, обвязанный проволокой. День, отданный быту, прошел совсем быстро.
"После скромного ужина скромный ночлег. Смертельный номер! — подумал он, осторожно влезая в хижину. — А ведь это мой первый в жизни дом," — пришла вдруг мысль.
"И от недружеского взора счастливый домик сохрани".
Между стволами пальм низко висела ясная отчетливая луна. Сейчас он заметил, что здесь она золотистого цвета.
"Волчье солнце! — вспомнил Мамонт. Местной луне не шла такая кличка. — Я Миклухо-Маклай, человек с Луны!"
Он лежал, глядя вверх… Сквозь дыры в крыше были видны крупные звезды. Почему-то всплыли в памяти ночные городские окна — вот они — прямоугольники света, висящие высоко в темноте, будто сами по себе. Никто не замечал, как это странно выглядит. И он не замечал. Существует ли сейчас вообще все это?
За стеной, в темноте, пели, старались, дикие сверчки. От ощущения крыши над головой почему-то нашло умиротворение:
"Зарежут меня этой ночью пятницы."
Стоило закрыть глаза и перед ним поплыли стволы деревьев, скрученные лианы, цветы, листья, бесконечное количество, море, листьев.
"А как же налог?.. — пришла вдруг мысль. — За каждое дерево? Сколько здесь деревьев? Миллион?.."
За спиной вдруг зазвучал ритмичный стук костей (или костяшек счетов?)
"Нет у меня денег, миллионов нет! Имущество отдать?.. Хижину отдать?.. Ишь захотел!"
Нет сил повернуться назад, посмотреть, кто это стоит сзади. Наконец, он осознал нелепость всего этого и понял, что, наконец, спит.
"Маленькое развлечение, местная лотерея — открывание консервов. Что в этой банке? Старая знакомая, нет, старое знакомое — еловое яблоко." Внутри бледные кубики чего-то похожего на капусту с местным, тропическим, ароматом.
Опять вспомнился интернатовский друг, который не верил, что запахи можно вообразить. А вот он каким-то образом научился и вспоминать, и представлять и запах, и вкус. Иногда несуществующие запахи приходили сами по себе, неожиданно, вот как сейчас. И даже снились иногда, и он просыпался от этого.
"А это что за аромат? Ага, это груша. Так тонко начинает пахнуть груша, если моешь ее кипятком. Нет, такое я не заказывал. Лучше бы кусок мяса, жареного, с луком."
Уже ощущая во рту иллюзорный вкус мяса, Мамонт заглянул в жестянку с застывшей массой, получившейся из порошка неопознанного происхождения, отбросил жестянку в кусты.
— На! Жрите!
В кустах завозились, закопошились.
Вдалеке, В море показались дельфины, вылетали из воды, в далеком, только им понятном, восторге, проносились в воздухе.
"Этих то не заботит быт. Вот научная загадка: почему дельфины людей уважают, тянутся к нам. Ученые ломают головы, а Мамонту все понятно: дельфинам не с кем играть в океане. Не с рыбами же. Вот и мы любим собак, потому что они соглашаются дружить", — Мамонт вдруг заметил, что бормочет все это вслух.
Еда кончалась, и с этим наступал быт, все больше быта. Мамонт внимательно, поштучно, перевернул, разложенные на камнях очага, зерна кофе, заодно вдыхая горячий аромат. Несколько дней он вспоминал, что напоминает ему вкус горьких разноцветных ягод, растущих у ручья, и вот недавно осенило. Где-то он читал, как жарили кофе африканские бедуины, теперь случайные знания пригодились.
"Как тыщу лет назад… Борьба с природой. А кругом давно побороли!"
Грубо молотый тяжелым камнем кофе уваривался плохо: в жестянку из-под соснового яблока — кофейная крупа, до половины, остальное — кипяток. На все это скучное занятие уходило полдня.
"Делу — время… И все больше и больше."
Зато теперь можно было полежать с чашечкой кофе на песке.
"Скорлупой кофе… Скорлупой кокосового ореха."
Свежий кофе пахнул дамскими духами. Оказывается, он замечал этот запах когда-то давно, в ленинградских кафе, машинально думая тогда, что он оставлен предыдущей посетительницей, и там плохо моют посуду. Теперь выяснилось, что он был несправедлив. Еще одно маленькое открытие — вовсе бесполезное на необитаемом острове.
По самому краю моря нескончаемо все тянулись и тянулись американские военные корабли. С другой стороны — берег материка. Сегодня, в ясную погоду, из синего он превратился в белый, стал виден отчетливей, будто приподнялся над водой.
"Вот бы не знать, что там дальше, за этим горизонтом".
Оказывается, он вспомнил о своей жизни в Ленинграде. Свой последний день там.
Эта жизнь там явственно заканчивалась. Все, разрешенные для него, лимитчика, места и варианты работы он перебрал и покинул, денег не было совсем. Даже минимальной еды тоже не было и выпросить ее было не у кого. За все это его, Мамонта, вскоре должны были посадить. Дело шло к тому.
В этот период он шел по Невскому проспекту, бесцельно убивая время. Особо бесцельно: всего свободного времени уже было не убить — впереди никакой деятельности не ожидалось. Тогда и пришла эта мысль: сдаться в тюрьму добровольно, показавшаяся оригинальной и остроумной, веселой даже. Взять и совершить какое-то преступление открыто, напоказ. Он еще и выбирает его, свое преступление.
"Что-то громкое, со статьей в "Комсомольской правде". Изнасилование ведущей балерины Кировского театра. Было бы неплохо, хотя есть и более авторитетные статьи. Ограбление банка? Монетного двора? Туристический катер угнать и покататься в Финском заливе, позагорать на островах, хоть малины на прощание наесться. Без предварительного сговора. Романтический вариант. Эх, неправильное время вокруг, не те у меня возможности. Оказывается, и для приличного преступления нужны они, деньги… — Текущая мимо него, тесная толпа, прохожие, совсем неуязвимые для него, Мамонта. — Украсть бы что-то дорогущее. Драгизделие, картину, иконы есть там старинные? Ну да, конечно в музее, в Эрмитаже каком-нибудь. Вот где все плохо лежит."
В Эрмитаже Мамонту бывать не приходилось, но он представлял его как большой склад, где напоказ разложено множество ценностей. Такое множество, за которым уследить невозможно. И, в общем-то, так и оказалось.
"Кража в Эрмитаже. Плохая рифма. Годится только для стихотворного фельетона… Можно, можно, конечно, украсть какую-то мелкую дрянь. Но раз уж садиться, пригодится что-то громкое. Тяжкое. Большое, объемное. Все равно далеко тащить не придется. Что там есть? Картины, наверное, должны быть."