Остров
Шрифт:
— Слышите, американский линкор тоже начал, — раздавались напряженные голоса. — Друг друга мочат.
— Это с отчаяния уже.
— А кто из них отчаялся-то?
— Вот бы перебили друг друга…
— Дождешься! — включился Козюльский. — Не надейся. Хорошее просто так, ниоткуда, не берется. Это зло берется откуда попало.
— Рыбный день.
— Сколько времени уже подлинной рыбы не ели.
Они двигались гуськом по руслу мелкого здесь, у истоков, ручья.
— Тамарка, баран, ядовитую траву здесь нашел, — Чукигек показал пальцем на широкую спину, идущего впереди, канака. — предлагал ей рыбу здесь травить.
— Обойдемся без травы, — произнес Демьяныч. — Я вам говорил, сейчас всю рыбу вниз, к морю, отгоним, а там Козюльский должен устье сетями перегородить. Только шумите погромче, — Демьяныч оглушительно ударил по воде, подобранным в мусоре возле ручья, обломком весла.
В воде сновали маленькие серебристые, похожие на килек, рыбки. Тамайа называл их мао мао.
— Хорошая-то рыба есть здесь? — спросил у кого-то Чукигек.
— Всякая есть, есть хорошая, есть и подешевле.
— А крокодилы здесь водятся? — продолжал Чукигек. — Не хватало еще нарваться. Не такой я любитель природы, чтобы крокодилов собой кормить.
— Крокодил таких как вы испугается, — отозвался Кент. — Вниз, в море от вас удерет. Стремглав.
— Что крокодил, — заговорил Пенелоп. В закатанных штанах и грязной до бурого цвета солдатской футболке он брел впереди. — Вот я недавно нарвался. Смотрю, сидит кто-то в кустах и из-за пенька чем-то на меня нацелился. Оказался журналист — американский или наш, хер его знает, не спросил. Поймал гада и всю камеру его блядскую об башку евонную разбил. Как размахнулся, как дал! Всю расколотил.
— Камеру или башку? — без интереса спросил кто-то.
— Обеих. Перепугался я по правде тогда, — после долгой паузы добавил Пенелоп.
— Вроде теперь не стреляют, — произнес кто-то.
— Ну да, не стреляют, — пробормотал Пенелоп. Невозможно было понять, говорит он это утвердительно или с сомнением.
— Такая маленькая, такая смешная война, — произнес Кент. — Хлебнули. Слава КПСС, пронесло.
— Да, — пробормотал, бредущий рядом в воде, Демьяныч. — Почти умирали да так и не умерли до конца. Все. Закончилось, — совсем тихо добавил он. — Самая короткая война в моей жизни.
— Как-то договорились гады между собой. Оба корабля вроде ушли.
— Больше не осталось на свете необитаемых островов, свободной земли, — заговорил Мамонт. — Мы последние ничьи люди на свете. Без разрешения живем. Вот, добились в виде исключения.
— Отступила от нас всех смерть. Пока, — бормотал Демьяныч. — А я то все вас ругал, старый дурак. Надо же, такие бараны, а ведь отстояли. Даже смешно. Вы даже не понимаете, как близко были…
— Мы такие, — отозвался кто-то. — Ни перед кем шею не гнем. Не любим.
— Значит правильно я вам, дуракам, говорил, глупо надо иногда поступать.
"А ведь точно, — подумал Мамонт. — Если бы я сдуру не поплыл к горизонту на надувной жабе, сейчас бы где-нибудь в Магадане грелся."
— Ну что, Чукигек, — спросил Кент. — Признали нас в Америке? Что твой транзистор говорит?
— Я сейчас не транзистор, я сейчас раковину слушаю. Сяду на берегу и слушаю.
Лес остался позади, здесь вода наклонно неслась вниз среди скользких, будто намыленных, камней. С высокого открытого места Мамонт смотрел на море с зияющей пустотой на месте, где недавно стоял американский линкор:
— Рано еще говорить. Не знаю, что дальше будет, но все же мы молодцы. Здесь, на этом свете остались. Зацепились как-то.
— Победили. Небываемое бывает.
Над пустым морем низко летела чайка, внимательно вглядывалась в воду, озабоченная своими делами.
— Теперь, пока какой-нибудь новый корабль не подойдет, еще отдохнем, — произнес, выбравшийся на берег, Пенелоп. — Рыбы хоть наловим. Хватит по лесам бегать.
— Думаешь, заберут нас отсюда? — спрашивал Чукигек.
На берегу между камнями намыло неизбежный теперь мусор, среди раскисших окурков и обрывков бумаги- сплющенная фляжка; торчащий из грязи рваный сапог; никому не нужный и не страшный уже станковый пулемет с откинутой крышкой. Оказалось, что затвора в нем нет — так, пустая коробка со стволом.
Выбираясь на берег, Мамонт поскользнулся на мокром камне. Когда-то раненая гвоздем нога напомнила о себе короткой знакомой болью. Сейчас, в сравнении с воспоминанием, даже эта боль показалась легкой, почти приятной.
— Хозяйство надо восстанавливать, — заговорил Кент. — Пока судно какое-нибудь не отремонтируем, здесь, в ручье, можно ловить, много рыбы наловить можно.
— Можно, — пробормотал Демьяныч. — Только непонятно как.
— Жаль, пропало мое "Божье прощение". Что ж делать, может и тамаркино корыто восстановим. Опять фарцовка рыбой пойдет, демпинговые цены — что-нибудь да будет.
— Где-то вдали, где-то совсем нескоро, вспомним этот день, — внезапно произнес Чукигек.
Тоже самое только что подумал Мамонт. В последнее время его мысли все чаще совпадали с мыслями мизантропов: "Прошлое появилось. Какое, интересно, из всего этого получится воспоминание?"
— Жизнь переди. Сзади — жизнь нет, — высказался Тамайа.
— Голос у Тамарки появился, — заметил Чукигек. — Теперь разговорчивый стал.
Тамайа постепенно учился кое-чему по-русски и, как многие начинающие, широко пользовался матерными фразеологизмами: видимо, самыми емкими и легкоусвояемыми.
После недавних дождей ручей стал намного полноводнее. Водопад внизу был будто незнакомым; мощный поток обрушивался в мутную, широко разлившуюся, воду. Здесь постепенно начиналась чья-то кофейная роща, то ли корейская, то ли японская, наганова. Все вокруг густо усыпали, похожие на вишню, блестящие, будто мокрые, ягоды кофе. Забыв про рыбу, мизантропы спускались по идущим к морю дорожкам, между рядами подстриженных деревьев, густо-красных от несъедобных ягод, разбрелись в зарослях. Мамонт и Чукигек остановились у каменистого холма с брошенным зенитным орудием на нем, — оранжевой от ржавчины, железной каруселью с креслицем и двойным стволом.