Острые предметы
Шрифт:
– Вы сексист.
– Кто?
– Сексист. Как же мне надоели левые либералы, которые подвергают женщин дискриминации под видом защиты от нее.
– Уверяю вас, что ничего подобного не делаю.
– У меня есть один знакомый, который работает со мной в офисе, – очень чувствительный парень. Когда мне не дали повышения, он посоветовал возбудить иск о дискриминации. А ведь никакой дискриминации не было – просто я была посредственным репортером. А пьяных женщин не всегда насилуют: иногда они сами делают глупости. И когда говорят, что мы заслуживаем особого обращения, даже когда напиваемся,
Кэти принесла нам пиво, и мы молча пили, пока не осушили бутылки.
– Черт возьми, Прикер! Ладно, сдаюсь.
– Вот и славно.
– Но вы ведь понимаете, что есть нечто общее? В том, что нападают на женщин. И в отношении к нападениям.
– Но ведь ни Энн, ни Натали не были изнасилованы.
– Думаю, что для преступника вытаскивание зубов эквивалентно изнасилованию. И то и другое связано с властью – это физическое вторжение, требующее большой силы, а после выпадения каждого зуба наступает облегчение.
– Я могу написать об этом в статье?
– Если увижу хотя бы намек на этот разговор в статье под вашим именем, то больше с вами и словом не обмолвлюсь. Было бы очень жаль, потому что мне нравится с вами общаться. Ваше здоровье.
Ричард чокнулся со мной своим пустым бокалом. Я молчала.
– Кстати, позвольте мне пригласить вас куда-нибудь, – сказал он. – Просто поразвлечься. О работе говорить не будем. Мой мозг сильно нуждается в отдыхе. Можем устроить себе забаву, соответствующую этому городку.
Я удивленно подняла брови.
– Будем делать ириски? Ловить свинью, перепачканную грязью? – Он принялся загибать пальцы. – Приготовим собственное мороженое? Покатаемся по Главной улице на здешнем карликовом автомобильчике? Ах да, есть ли здесь где-нибудь старомодная фермерская ярмарка? Я бы исполнил для вас атлетический номер.
– Ваш энтузиазм, несомненно, понравится местным жителям.
– Кэти я нравлюсь.
– Потому что вы даете ей на чай.
Когда совсем уже стемнело, мы сидели в парке Гарретта на детских качелях, в которые влезли с трудом, и качались взад-вперед, поднимая клубы горячей пыли. Здесь Натали Кин в последний раз видели живой, но мы не стали об этом говорить. На другой стороне бейсбольной площадки стоял старый каменный питьевой фонтанчик, из которого беспрерывно хлестала вода, – его отключат только осенью.
– Как я вижу, в ночное время здесь пьянствуют подростки, – сказал Ричард. – Викери теперь слишком занят, чтобы их разогнать.
– Так было и в те времена, когда я училась в школе. Распитием спиртного здесь никого не удивишь. Кроме хозяев ресторана «Гриттис», по всей видимости.
– Интересно увидеть вас шестнадцатилетней. Попробую догадаться: вы были богатой, умной, красивой. Как дочь проповедника из того фильма, помните? Вот что может вызвать здесь массу проблем. Представляю, как вы сидите вон там, – он показал на потрескавшиеся скамьи у бейсбольной площадки, – и пьете наперегонки с парнями.
Это отнюдь не самое страшное из того, что я делала в этом в парке. Здесь был не только мой первый поцелуй, но и минет. Сначала командир бейсбольной команды
– И я в то время повеселилась, – ответила я. – В Уинд-Гапе красота и богатство далеко могут завести.
– А ум?
– Ум лучше скрывать. У меня было много друзей и подруг, но ни одного близкого человека, понимаете?
– Да, могу себе представить. А с мамой отношения не были доверительными?
– Нет, не очень. – Я была пьяна, мои щеки пылали, но откровенничать мне не хотелось.
– Почему? – Ричард отодвинул свои качели в сторону, чтобы лучше видеть меня.
– Я просто думаю, что есть женщины, неспособные быть хорошими мамами. А есть и такие, что не могут быть хорошими дочерьми.
– Она когда-нибудь причиняла вам физическую боль?
Вопрос меня смутил, особенно в связи с недавним разговором за ужином.
Ну… разве такого не было? Я была уверена, что когда-нибудь увижу во сне, как она меня царапает, кусает и щипает. Уж лучше бы было так. Мне представилось, как я задираю перед ним блузку, обнажив шрамы, и кричу: «Да, вот! Посмотрите!» Спокойствие.
– Странный вопрос, Ричард.
– Извините, просто голос у вас был такой… грустный. Странный какой-то.
– Это признак здоровых отношений с родителями.
– Виноват. – Он рассмеялся. – Может, сменим пластинку?
– Да.
– Хорошо, давайте подумаем и выберем тему полегче… Такую, чтобы как раз подходила для качания на качелях. – Ричард наморщил лоб, делая вид, что усиленно думает. – Ну, например: какой цвет вы любите больше всего? Какое мороженое? И какое время года?
– Синий, кофейное, зиму.
– Зиму? Ее же никто не любит.
– Мне нравится, когда рано темнеет.
– Почему?
Потому что это значит, что день подошел к концу. Я всегда вычеркиваю в календаре прошедшие дни: вот прошел 151-й день, и ничего по-настоящему страшного не случилось; 152-й – Земля все так же крутится, мир не разрушен; 153-й – я до сих пор никого не убила; 154-й – у меня по-прежнему нет лютых врагов. Иногда мне кажется, что я не буду чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока мне не останется жить считаные дни. Еще три дня – и больше мне ни о чем беспокоиться не придется.
– Просто ночь люблю. – Я хотела что-то прибавить, сказать немного, но чуть больше, и тут напротив с грохотом остановилась битая желтая спортивная машина, и из нее вышла Эмма с подругами.
За рулем сидел паренек со светлыми длинными сальными волосами – какой автомобиль, такой и водитель. Эмма наклонилась перед его окном, дразня юношу ложбинкой в декольте. Подруги встали за ней, вызывающе подбоченясь, самая высокая повернулась задом и наклонилась, делая вид, что завязывает шнурки. Прелестные движения.