Осужден пожизненно

Кларк Маркус Эндрю

Троук вернулся вместе с Габбетом. Габбет ухмылялся – он любил пороть. Он хвастался даже, что может засечь человека насмерть, так, чтобы плетка касалась лишь места величиной с ладонь. Левой рукой он действовал не хуже, чем правой, а если ему попадался «любимчик», он стегал крест-накрест.

Руфус Доуз твердо уперся ногами в землю, вцепился в стойки и сделал вдох.

Макливен разостлал куртки обоих каторжников в стороне, и положив на них Керкленда, приготовился наблюдать за продолжением утренних развлечений. Он негромко ворчал себе под нос, потому что ему хотелось скорее позавтракать, а когда комендант устраивал порку, трудно было сказать, когда она кончится.

Руфус

Доуз молча выдержал двадцать пять плетей, и тогда Габбет начал бить крест-накрест. Так продолжалось до пятидесятого удара, и Норт почувствовал восхищение перед мужеством Доуза.

«Если бы не проклятое бренди, – горько упрекал он себя, – я мог бы избавить их от всего этого!»

После сотого удара Верзила сделал паузу, ожидая, что ему прикажут бросить плеть, но Берджес твердо решил «сломить дух» арестанта.

– Я заставлю тебя заговорить, собака, даже если для этого придется вырвать твое сердце! – крикнул он. – Продолжай, каторжник!

Во время последующих двадцати ударов Доуз молчал, но наконец страдание исторгло из его вздымающейся груди дикий вопль. Но этот вопль не был мольбой о пощаде, как у Керкленда. Заговорив наконец, несчастный человек дал волю своей жгучей ненависти, разразившись потоком проклятий. Он призывал все силы ада обрушиться на голову Берджеса, Троука и Норта. Он обзывал всех солдат тиранами, а всех священников – ханжами. Он кощунствовал против бога и спасителя. Перемежая свои крики непристойностями и богохульством, он взывал к земле, чтобы она расступилась и поглотила его мучителей, к небу, чтобы оно обрушило па них огненный дождь, и к аду, чтобы он разверзся и принял их в свое пекло. Казалось, каждый удар плети пробуждал в нем новый взрыв звериной ярости. Он словно потерял человеческий облик. Он бесновался с пеной у рта и так натягивал связывающие его ремни, что крепкие стойки начали шататься. Он извивался и корчился на треугольнике и пытался плюнуть в лицо Берджеса, который ухмылялся, глядя на его муки. Норт, заткнув уши, прижался к стене, пораженный ужасом. Ему казалось, что кругом бушуют все страсти ада. Он охотно убежал бы, но оставался прикованным к месту, словно его околдовали какие-то страшные чары.

И среди всего этого, когда особенно резко свистнула плеть, особенно раскатисто расхохотался Берджес, и мученик у треугольника огласил воздух страшным воплем, Норт увидел, что Керкленд смотрит на него как будто с улыбкой. Но была ли это улыбка? Капеллан бросился к нему и вскрикнул так громко, что все обернулись.

– Эй ты! – крикнул Троук, приблизившись к кучке одежды. – Мальчишка-то испустил дух!

Керкленд был мертв.

– Развяжите его! – крикнул Берджес, ошеломленный этим несчастным событием, и Габбет неохотно развязал ремни, связывавшие Руфуса Доуза. Два констебля мгновенно встали по бокам арестанта, зная что иногда люди после пытки решаются на отчаянные поступки. Руфус, однако, замолчал после последнего удара и только пробормотал, вытаскивая свою рубашку из-под тела Керкленда: «Умер!» В голосе его послышалось что-то вроде зависти. Затем, накинув рубашку на окровавленные плечи, он пошел с гордо поднятой головой по направлению к тюрьме.

– Силен, а? – сказал один констебль другому, когда они осторожно втолкнули его в пустую камеру, где он должен был ждать конвойных из лазарета. Тело Керкленда было убрано в молчании, и Берджес заметно побледнел, увидев угрозу в глазах Норта.

– Я не виноват, мистер Норт, – сказал он. – Я не знал, что у этого парня цыплячье сердце.

Норт с отвращением отвернулся, и Берджес вместе с Макливеном отправились домой.

– Странно,

что он так вдруг окочурился, – сказал комендант.

– Может, у него была какая-то скрытая болезнь, – предположил врач.

– Например, болезнь сердца, – подсказал Берджес.

– Я сделаю вскрытие и посмотрю.

– Зайдите ко мне, Макливен, и пропустите стаканчик. Я что-то скверно себя чувствую, – проговорил Берджес. И они направились к дому, провожаемые почтительными поклонами. Мистер Норт, мучимый совестью и воспоминанием о том, что считал последствием своего легкомыслия, медленно и с опущенной головой, словно готовясь выполнить тяжелую задачу, пошел навестить оставшегося в живых арестанта, он нашел его стоящим на коленях в глубокой задумчивости.

– Руфус Доуз!

Услышав тихий голос, Руфус поднял глаза, но, узнав посетителя, досадливо махнул рукой.

– Не говорите со мной, – сказал он и добавил проклятие, от которого у Норта пошли мурашки по коже. – Я же сказал вам, что я о вас думаю – вы ханжа, который спокойно смотрит, как рубят на куски человека, а потом лопочет благочестивые назидания.

Норт стоял посреди камеры, опустив руки и понурив голову.

– Вы правы, – ответил он тихо. – Я должен вам казаться лицемером. Разве я служитель Христа? Скорее – неразумная скотина! Я пришел не для того, чтобы лопотать назидания. Я пришел просить у вас прощения. Я мог спасти вас от наказания, спасти этого бедного мальчика от смерти. Видит бог, я хотел спасти его! Но во мне есть порок. Я пьяница, я поддался искушению и опоздал. Я пришел к вам, как грешник к грешнику, и прошу вас простить меня. – И Норт внезапно опустился на колени рядом с арестантом, взял его окровавленные руки в свои и воскликнул: —Прости меня, брат мой!

Руфус Доуз, онемевший от изумления, устремил сердитый взгляд на человека, склонившегося к его ногам, и луч божественной жалости проник в его сумрачную душу. Он увидел перед собой человека более несчастного, чем он сам, и в его ожесточенном сердце зародилось сочувствие к этому заблудшему брату.

– Значит, в этом аду все-таки есть хоть один человек, – сказал он, и два несчастных существа обменялись рукопожатием. Норт встал и, отвернувшись, быстро вышел из камеры. Руфус Доуз посмотрел на свою руку, которую пожал его странный посетитель, – на ней что-то блеснуло. Это была слеза. И эта слеза сломила его; когда конвойные вошли, чтобы увести непокорного арестанта, он стоял в углу на коленях и рыдал, как ребенок.

Глава 45

МИСТЕР НОРТ БЬЕТСЯ ГОЛОВОЙ О СТЕНУ

На следующее утро преподобный мистер Норт отплыл на шхуне в Хобарт-Таун. События предыдущего дня привели к полному разрыву отношений между капелланом и комендантом. Берджес знал, что Норт намерен сообщить губернатору о смерти Керкленда, и догадывался, что он не преминет рассказать о ней таким людям, которые с готовностью будут распространять эту новость по городу.

«Неладно получилось с мальчишкой, – признавался он самому себе. – Если бы он не умер, никому до него и дела не было бы!»

Это была печальная истина. Норт, со своей стороны, утешался надеждой, что смерть арестанта под плетями вызовет негодование и повлечет за собой расследование.

«Правда должна выплыть наружу, если они только начнут расследование», – думал он.

Простодушный, доверчивый Норт! Четыре года он был правительственным капелланом и все еще не знал, какими методами пользуются власти, «расследуя» такого рода дела. Искалеченное тело Керкленда съедят черви, прежде чем высохнут чернила на последнем протоколе этого расследования.