Освобождение Атлантиды
Шрифт:
Греческий язык Джастиса был почти неразборчив, поскольку он говорил сквозь зубы, но человек, стоящий перед ним, кажется, понимал его.
– Возможно, однажды Вы были правы, – пробормотал Фарнатий разбитыми и искалеченными губами. – Возможно, тогда я бы умер со словами мести на губах и ненавистью в сердце. Но пришли Вы, и Вы принесли свет со своим священным мечом. На мое лицо снова попал свет, в один последний раз, после двух тысяч лет тьмы. Как я могу не быть благодарным? Как я могу не верить в моих богов? Ведь Вы их посланник, и теперь, своим сверкающим
Джастис сделал шаг назад, расстроено крича.
– Я не посланник богов, ты, несчастный, заблуждающийся дурак. Я – ничто, отверженный бастард лицемерного короля и нежеланное проклятие морского бога. Даже моя собственная мать бросила меня. Поэтому не говори мне о богах и их посланниках. Я не собираюсь тебя убивать. И хотя меня зовут Джастис, я не восстанавливаю справедливость.
Он повернулся к окну. Значит, у него нет доступа в Атлантиду. Никогда снова он не ступит на свою родину. Он не знал, что эти мысли вывернут его с такой резкой агонией и ужасным отчаянием, но раньше он отдаст свою жизнь, прежде чем заберет ее у этого бедного несчастного существа.
Он не сможет вынести вновь вида Кили, так что он был осторожен, смотря только на Конлана и Вэна.
– Братья, – сказал он, слово как-то сформировалось на Атлантийском, вместо древнегреческого. – После всех этих лет, я, наконец, могу назвать вас своими братьями и только, чтобы попрощаться с вами.
Нереида в нем тихо выла с гневом, но ее заставила замолчать его Атлантийская часть души, когда он увидел слезы, льющиеся из глаз его братьев. Конлан и Вэн, братья, которых он никогда не мог иметь, страдая, стояли перед ним, на их лицах было написано свидетельство их отношения к нему.
– Никогда не прощайся, брат мой, – сказал Конлан, его темные глаза вспыхнули серебром. – Не тогда, когда мы только нашли тебя. По праву короля я требую возможности принести себя в жертву. Знай, что я делаю это во имя любви к тебе, и пусть это исцелит тебя.
Прежде чем Джастис успел среагировать, Конлан поднес к своему горлу кинжал и вдавил лезвие в свою плоть. Реакция Вэна, однако, была намного быстрее, поскольку он предупреждающе зарычал и ударом оттолкнул руку Конлана.
– Ты этого не сделаешь, проклятый идиот! Я же говорил тебе, если кто-то и принесет себя в жертву за нашего брата, то это буду я.
На этом Вэн извернулся, так что оказался под рукой Конлана и поднял его руку, пока кинжал, все еще сжатый в кулаке Конлана, не порезал горло Вэна. Полоска яркой алой крови потекла из-под лезвия, гипнотизируя Джастиса своим ярким цветом.
Отклик. Жизнь. Жизни обоих его братьев, которыми они хотели пожертвовать ради него. Осознание этого вывело его из странного транса, вызванного видом капающей крови.
– Нет. Нет! Вы не можете. Я не приму ее. Я не возьму ответственность за ваши жизни на свою совесть. Я не достоин и никогда не был достоин Вашей жертвы.
Но то ли они не слышали его, то ли игнорировали его, потому что они боролись за кинжал. Сражаясь друг с другом за то, кто умрет, чтобы он мог вернуться домой.
Агония как холодная сталь пронзила его грудь при мысли о том, что они оба умрут во имя его спасения.
– Нет, – закричал он снова. – Я ее не приму. Я возвращаюсь в Пустоту, так что любые ваши жертвы будут принесены напрасно. Опустите кинжал и прекратите эту глупость.
Он выражал фальшивый сарказм, которого не чувствовал в своем голосе.
– Вы такие дураки, оба. Немедленно прекратите это безумие. Я с радостью возвращаюсь в Пустоту, чтобы избежать ваших плаксивых жертвенных порывов.
И затем, с храбростью, которой он не знал никогда за все свои века, он поднял голову, чтобы в последний раз взглянуть на Кили. Он упивался ее видом – великолепные рыжие волосы, к которым он никогда не прикоснется, пышное тело, которое он никогда не почувствует рядом.
– Помни обо мне, моя леди. Это единственное, что я у вас прошу в этой или другой жизни. Помни меня, хоть ты никогда меня не знала, потому что я чувствую так, будто знал тебя целую вечность и желал тебя еще дольше.
На этом он повернулся, чтобы уйти, борясь со всеми имеющимися у него инстинктами. Его ум, и сердце, и душа кричали ему, что он не может покинуть ее. И все же его честь знала, что он не может позволить своим братьям принести окончательную жертву за него.
Когда он повернулся, забыв, что все еще держит в руке свой меч, путь ему преградил Фарнатий.
– Никакой «отверженный бастард» не выказал бы такую преданность своим братьям, – сказал он, в его искореженных чертах сияло простое достоинство. – Вы посланник богов, хоть Вы и не знаете правду о себе. Вы эмиссар моего избавления от тьмы, от Анубизы и от бессмысленной смерти.
В этот миг Фарнатий задохнулся и поднял голову, чтобы с ужасом в широко раскрытых глазах посмотреть на что-то поверх плеча Джастиса. Джастис развернулся на месте, чтобы посмотреть, какая возникла новая опасность, но даже раньше, прежде чем он начал поворачиваться к проклятому порталу Анубизы, внезапный и зловещий вес упал на него.
Он рефлекторно присел, чтобы поймать Фарнатия, когда человек упал ему на руки. Но, посмотрев вниз, Джастис понял, что его меч вонзился в живот Фарнатуса по самую рукоятку, он откинул назад голову и с воем послал свое отчаянье пульсирующему красному небу.
– Любые боги, которые слышат меня, знайте об этом, – сказал грек, напрягаясь, чтобы выговорить каждое слово, его лицо исказилось в яркой комбинации мучения и ликования. – Я делаю это по своей собственной воле, и моя жертва должна освободить лорда Джастиса из его заключения.
Джастис закричал и извлек меч из Фарнатия, поскольку человек потерял сознание.
– Нет! Не для меня! Я не заслуживаю твоей жертвы, – кричал он, слезы бежали по его лицу. – Ты не можешь этого сделать.
– Я это сделал, – сказал Фарнатий, его голос стал тише. – И теперь Вы должны жить, зная об этом. Зная, что Вы достойны, и боги специально выбрали вас.