Освобождение
Шрифт:
Этот тяжелый квадрат бетона — единственное, что заглушает ужасное зловоние отстойника, даже после того, как из него все откачали. Поэтому я предусмотрительно делаю несколько глубоких вдохов. На счет «три» я приподнимаю его из темного квадратного отверстия шириной около полуметра. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что меня никто не видит, я тащу обмякшее тело Чака через двор. Порывшись у него в карманах в поисках каких-либо документов и ничего в них не обнаружив, я сталкиваю его в темноту и наблюдаю за тем, как он с глухим стуком исчезает в отстойнике. Чувствуя рвотные позывы, я закрываю крышку, избавляясь и от зловония,
Стоя над могильником, я жду, когда мною овладеют чувство вины и муки раскаяния. Сожаление о том, что совершил смертный грех, преступление против Бога. Фома Аквинский мог бы счесть это Доктриной двойного эффекта — убив напавшего на меня мужчину, я предотвратил смерть ребенка. При условии, что изначально у меня не было намерений его убивать, а я знаю, что это не так. С того самого вечера, когда он вошел в исповедальню и принялся в подробностях описывать мне смерть ни в чем не повинной девочки, я знал, что так это не оставлю. Я не мог игнорировать свои отцовские инстинкты, не только по отношению к собственному убитому ребенку, но и к прихожанам, которые ждут от меня стойкости и защиты. И говоря по правде, месть всегда была у меня в крови. Она была там, когда мой отец заставил меня силой выбивать его долги, и снова напомнила о себе, когда полиция не смогла найти ни одной зацепки в убийстве моей жены и дочери. Никакой теологией не изгнать того, что бурлит у меня в венах с того дня, как я появился на свет.
Так что, честно говоря, я совсем не жалею, что прикончил это чудовище.
8.
Дэймон
Из окна своего кабинета я смотрю на кучу грязи, под которой, вероятно, уже начал разлагаться труп Чака. Через несколько лет септический осадок уничтожит его кожу и основные органы, пока он полностью не сольется с тем, в чем находится. Хотел бы я сказать, что знаю все это только в теории, но для меня не впервой смотреть на сброшенный в канализацию труп. Не в последнее десять лет, конечно, но достаточно недавно, чтобы помнить, что тогда я испытывал больше угрызений совести, чем сейчас.
Мои мысли прерывает стук в дверь, и, повернувшись, я вижу выглядывающую из-за двери Айви.
— Отец Дэймон? Секретарь сказала мне, что я могу зайти.
Накрашенные красной помадой губы привлекают мое внимание к ее лицу, к тому, как прекрасно она сегодня выглядит. А может, она всегда так выглядит, просто, когда я раньше с ней сталкивался, то был слишком поглощен своими мыслями.
— Конечно, пожалуйста, — я указываю на стоящий перед моим столом стул, и она садится. — Всё же решили попробовать еще раз?
— В конце концов, да, — ее робкая и застенчивая улыбка говорит мне, что ей все еще неловко за то, что произошло в прошлый раз. — Но я здесь не ради себя. Речь о моей бабушке. Она очень больна.
— Мне жаль это слышать. Вижу, это Вас очень беспокоит. Чем я могу помочь?
— Думаю, ей не долго осталось. И она попросила о последнем покаянии.
— Она дома или все еще в больнице?
— В больнице.
— Я свободен сегодня после обеда, если Вам это подходит.
— Вообще-то я собираюсь
— Надеюсь, Вы будете держать меня в курсе, я дам знать об этом нашей секретарше, Миссис Касл.
— Отец…
— Пожалуйста, зовите меня Дэймон.
— Дэймон, — мое имя слетает у нее с языка, словно скользнувший по моей шее шелк, и от одного этого звука по телу пробегает дрожь. — Есть еще кое-что...
С того вечера, когда она впервые пришла на исповедь, я догадывался, что ее беспокоит что-то еще. Теребя сумочку, она отводит от меня взгляд и, тут же вскочив со стула, подходит к окну, у которого только что стоял я.
— Можно Вас кое о чем спросить? Несколько не по теме.
— Конечно.
Она стоит спиной ко мне, и я вижу ее гибкую фигуру вплоть до стройных ног, где над высокими черными каблуками выпирают ее икры. Сглотнув, я делаю над собой усилие и отвожу взгляд, молча ругая себя за то, что смотрю на нее подобным образом.
— Если кто-то... причиняет Вам боль... или угрожает навредить тому, кого Вы любите... будет ли самозащита смертным грехом?
У меня леденеет кровь, а пульс ускоряется до головокружительного темпа. Я пристально вглядываюсь в нее, чтобы понять, не смотрит ли она, задавая этот вопрос, на свежую кучу земли.
«Не будь таким параноиком!»
— Вы говорите по собственному опыту? — мои руки покоятся на кресле, и я сжимаю ладони в кулаки, чтобы унять внезапно участившееся сердцебиение.
— Если да, означает ли это, что Вы посоветуете мне обратиться к властям? Потому что я уже обращалась. И они ничего не предприняли.
Каким бы тревожным ни был ее ответ, я рад, что он не имеет никакого отношения к трупу, от которого я избавился прошлым вечером.
Мои мышцы расслабляются, я снова откидываюсь в кресле и откашливаюсь. На мою совесть тяжким грузом ложится задача ответить рассудительно, не чувствуя себя при этом полным лицемером, и я на мгновение задумываюсь над ее вопросом.
— Сама по себе самооборона не является смертным грехом, если только Вы не намереваетесь жестоко убить кого-то без причины.
— Это как?
Дискуссия возвращает меня в семинарию, к обсуждению разницы между допустимыми и недопустимыми действиями, и того, как каждое из них по существу сводится к ожидаемому результату.
— Если кто-то угрожает навредить близкому Вам человеку, а Вы активно пытаетесь навредить ему в ответ, то Вы совершаете грех, поскольку преследуете исключительно эту цель. С другой стороны, если Вы становитесь свидетелем того, как кому-то причиняют вред, и, пытаясь вмешаться, подвергаетесь нападению, то тогда самозащита, а также защита другого человека не считается смертным грехом.
Я практически признался ей в своем преступлении, а она стоит и смотрит на спрятанные улики.
— Значит, прежде чем я смогу что-то предпринять, мне нужно сидеть и ждать, пока этот человек на меня набросится?
— Вы сообщали о нём властям?
— Так много раз, что это уже смешно. У него есть связи. Друзья, благодаря которым мои заявления моментально исчезают.
Я тут же вспоминаю нашу с ней встречу в больнице, и тот закрашенный синяк у нее на щеке, который привлек мое внимание.