Освобождение
Шрифт:
Иногда, произнесенный в разгар проповеди отрывок из Библии может поразить самым неожиданным образом. И вот сейчас я думаю, каким же я был дураком. Я не собирался становиться мучеником. Я слишком эгоистичен, чтобы пожертвовать своей жизнью ради ближнего. Я пришел за расплатой. За причитающимся мне долгом. Око за око, и если это не путь Энтони Савио, то тогда вообще не знаю что. Я сын человека, которого когда-то очень боялись. Я даже не могу спрятаться за благими намерениями, потому что вся правда в том, что в какой-то момент я
—Не жалейте Христа, ибо он себя не жалел. Он отдал свою жизнь по собственной воле, чтобы другие благоденствовали и знали истину. Чтобы мы могли лучше понять любовь нашего Отца. Чтобы в самые тяжелые минуты могли набраться мужества. Мы находим силу не в легкости безболезненной жизни, а в страданиях.
По окончании службы я благословляю прихожан в притворе и замечаю немного больше тепла, чем, когда стоял здесь в прошлый раз.
—Чудесная проповедь, святой отец, — произносит с сильным испанским акцентом пожилая женщина, когда я с улыбкой беру ее за руку.
— Спасибо.
Кто-то похлопывает меня по спине. Обернувшись, я вижу стоящего рядом отца Хавьера.
— Чуть позже я хотел бы поговорить с тобой у себя в кабинете, — тихо говорит он, будто не хочет, чтобы кто-то это услышал.
—Конечно.
Когда притвор пустеет, я снимаю с себя свое церковное облачение и направляюсь к кабинетам, расположенным в задней части церкви. Хавьер сидит за столом, и я сажусь в стоящее напротив него кресло.
—Надеюсь, ты уже освоился в своем новом доме?
—Да, хотя и не сразу.
Возможно, другой священник воспользовался бы этой возможностью и упомянул о туннеле. Видимо поэтому он не сводит с меня глаз с той самой минуты, как я вошел.
—Твою проповедь очень хорошо приняли. Мне сообщили об этом несколько прихожан, — склонив голову, он барабанит пальцами по столу. — Я чувствую, что должен кое о чем тебе рассказать.
Мой разум подсказывает мне оставаться в игре. При необходимости, блефовать. Ведь именно здесь, как я полагаю, встретили свою смерть остальные священники, так что, если он спросит о туннеле, я никогда его не видел.
—А?
Хавьер опускает плечи и откашливается.
—Когда я узнал, что ты собираешься приехать в наш приход, должен признаться, это меня не обрадовало. У нас сменилось так много священников, которые то приезжали, то уезжали, оставляя нашу паству немного... озадаченной. Первоначально у меня сложилось не очень благоприятное мнение о твоем пребывании здесь.
Странно, что он решил признаться именно в этом, когда, пока мы тут говорим, у меня в тумбочке зияет огромная дыра.
—Полагаю, это можно понять.
— Пожалуйста, прости, что относился к тебе с необоснованным предубеждением. Я в известной степени защищаю свой народ.
— Я тебя прощаю.
Коротко кивнув, он улыбается.
— Ну, уверен, что сегодня у тебя был напряженный день, как
Поняв его намек, я поднимаюсь со стула, но тут вдруг замечаю в лежащем у клавиатуры блокноте знакомое имя.
— Ты любитель спорта?
— С чего ты взял?
Я указываю на блокнот.
— Бой выдался на славу. Ты его вчера вечером не смотрел?
— Конечно. Я большой фанат.
— Мачете Мак удерживает тот же рекорд, что и Криптонит Кинг, но что-то он вылетел у меня из головы.
Я вру. Именно их рекорды и сделали этот бой одним из самых популярных за последние десятилетия. Фанаты окрестили двух чемпионов глупцами за то, что они захотели рискнуть и, сразившись друг с другом, уничтожить свои рекорды. К счастью, Мак победил.
— Я, хм. Кажется, я совсем забыл.
Лжец. Даже не самый рьяный поклонник этого вида спорта знал бы ответ на этот вопрос.
— Если бы я не был священником, я бы поставил свои деньги на Мака, и сегодня утром стал бы богачом.
У него лишь слегка приподнимаются уголки губ.
— Я обычно болею за неудачников. Что касается того, на кого бы я поставил свои деньги, то я считаю азартные игры опасным предприятием. Особенно когда исход так... непредсказуем.
— Полагаю, ты прав. Наживаться на чужой потере — это против веления Бога упорно трудиться и жить честной жизнью, — я осторожно подбираю слова, но мне любопытно посмотреть, как он отреагирует. — Думаю, это тоже самое, что и все остальное. Наркотики. Проституция. Пороки, что ведут человека по пути искушения и жадности.
Его улыбка становится шире.
— Ты вот говоришь, что до того, как стал священником, поставил бы свои деньги на Мака. У тебя тогда было много пороков?
— Достаточно. Но теперь я служу гораздо более высокому призванию. Призванию, которое подавляет эти желания.
— Конечно. Хотя, по-настоящему мы никогда не освободимся от стремления грешить. Признаюсь, иногда мне любопытно то, в чем я себе отказываю.
— Возможно, ты не в полной мере предан избранному пути?
— Если бы сила веры измерялась плотскими мыслями, у нас не осталось бы священников. Признаешь ты это или нет, но в какой-то момент все мы подвергаемся искушению. И тот факт, окажется ли оно сильнее, чем наш страх перед гневом Божьим, в конечном итоге и решает нашу судьбу.
От его слов я начинаю чувствовать себя параноиком, и невольно задаюсь вопросом, не написано ли у меня лице то, что прошлой ночью оно находилось у Айви между ног.
— Это не столь важно, когда речь идет о нас. Это, как ты сказал в своей сегодняшней проповеди, семя, которое, если не умрет, то никогда не даст плодов. Мы — люди, готовые умереть за нашего Бога. Преданнее этого быть нельзя.
Слегка вздернув подбородок, я смотрю на него, стараясь не думать о том, как именно он умрет, если я узнаю, что он сыграл хоть какую-то роль в убийстве моей семьи.