Освобождение
Шрифт:
— Я знаю. Думаешь, я этого не понимаю?
— Дай я кое-что возьму. Встретимся в ванной.
Кивнув, я продолжаю рыться в его шкафчиках в поисках спирта, ватных тампонов и пластырей-бабочек, которые никак не могу найти. Я ненавижу сообщать плохие новости, но этому мужчине, скорее всего, придется отправиться в больницу, потому что рану необходимо зашить, а такого я ни за что не вынесу.
Когда Дэймон возвращается, я немедленно принимаюсь за работу и промываю рану, молясь, чтобы она не была такой глубокой, как мне
— Дэймон, она довольно глубокая.
— Не глубокая. Поверь мне. Я повидал по-настоящему глубокие раны, — он достает из кармана белый пузырёк с надписью «Gorilla Glue».
— Сейчас я покажу тебе один фокус.
Разинув рот, я смотрю, как он сжимает края раны и, аккуратно придерживая их пальцами, проводит клеем по шву.
— Это не идеальный вариант, но позволяет избежать швов.
— Сколько именно раз тебя ранили ножом?
— Достаточно, чтобы я не сомневался насчет этого клея, — он убирает пальцы, и рана остается склеенной. — Вуаля! Все в порядке.
Наклонившись, я внимательно рассматриваю образовавшийся на его коже тонкий блестящий слой и, проведя пальцем по шву, вижу, что он уже высох.
— Вау. А что, если будет заражение? Там остались бактерии.
— Тогда, думаю, меня порежут ножом еще раз.
Подавив рвотный позыв, я откашливаюсь и отхожу от его раны.
— Это все ты. Я не хочу иметь ничего общего с этим процессом.
— Ну, тогда, надеюсь, что ты хорошо все промыла, и мы можем продолжать.
Я прикладываю к его ране кусок марли, проверяя, не прилипла ли к ней вата, и приклеиваю края пластырем.
— Наверное, нам стоит закрыть эту книжную полку, а?
Кивнув, Дэймон выходит из ванной, проводя рукой по наложенной на бок повязке. Пользуясь возможностью, я любуюсь красивым рельефом его мышц, которые перекатываются под кожей при каждом движении.
— И что же теперь будет? С парнем, которого ты избил пистолетом?
— Он меня узнал, но не думаю, что скоро заговорит.
— Ты надеешься.
— Да. Я надеюсь, — он ставит книгу обратно на полку, и дверь снова закрывается.
— А теперь, может, объяснишь мне, почему ты решила нарушить мой недвусмысленный приказ держаться отсюда подальше?
— Да. Во-первых, ты хоть и святой отец, но мне ты не отец. А во-вторых, я по тебе скучала.
— И я по тебе скучаю, но…
Я прижимаю палец к губам, которые мне так хочется поцеловать.
— Давай на этом и остановимся. Это опасно, я понимаю. Но ни одному картелю в мире не удержать меня от того, чего я хочу больше всего.
Дэймон проводит пальцем по моему лбу и заправляет мне за ухо прядь волос.
— И чего же ты хочешь больше всего?
— Тебе нужно помассировать член, не так ли?
— Сейчас бы это совсем не помешало, — улыбается он
— А если за этим книжным шкафом толпа народа?
— Пусть они станут свидетелями моего пиршества. «Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, да мало избранных».
С улыбкой я обнимаю его за шею и чувствую, как его ладони крепко стискивают мою задницу.
— Это стих из Библии, или ты сейчас говоришь, как развратный ревнивый бойфренд?
— И то, и другое. Притча о Великой вечере.
— Мне нравится.
Приподнявшись на цыпочки, я целую его, чувствуя, как его мышцы расслабляются, и Дэймон прижимает меня к стене.
— Ты сейчас так мне нужна, Айви. Я рад, что ты пришла.
Я поигрываю его волосами и, вдумавшись в слова Дэймона, представляю себе, какой он должно быть испытывает стресс, если это признал.
— Я тоже.
36.
Дэймон
Когда злишь опасных преступников, самое страшное это не вероятность смерти, а ее ожидание. Я сижу в исповедальне, ожидая, пока за перегородкой устроится очередной кающийся, но мои мысли сейчас где угодно, только не здесь.
— Здравствуйте, Padre.
Я с облегчением слышу знакомый голос Гордона. Это хоть как-то отвлекает меня от желания начать царапать ногтями стены этой душной деревянной кабинки.
— Добрый вечер. Что привело Вас на исповедь?
— Я тут, э-э... кое о чем думаю.
— Продолжайте.
Он осеняет себя крестным знамением и откашливается.
— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. С моей последней исповеди прошло две недели.
— Расскажите мне, что Вас тревожит.
— Мой внук. Он... он очень сильно пострадал.
— Печально это слышать.
— Знаю, что сейчас мне следует быть рядом с ним. На случай, если ему вдруг станет хуже. Но меня не отпускает жгучее желание найти этого мерзкого, поганого ублюдка, разбившего ему лицо.
У меня холодеет кровь, и на мгновение мне кажется, что он чувствует перепад температуры. Во рту становится сухо, я пытаюсь проглотить подступивший к горлу ком и ёрзаю на скамейке.
— Я всю ночь думал о том, что сделаю с этим сукиным сыном, если только до него доберусь. Жуткие, аморальные вещи.
— Вы знаете, кто его избил?
— Еще нет. Говорят, этот скользкий тип ушел с Арасели. Избил моего мальчика и сбежал с его подружкой.
— И все же, кто бы это мог быть?
— Разве это имеет значение? Дело в том, что я сейчас просто тону. У меня голова идет кругом. Кроме этого парня у меня никого нет. Он хороший мальчик. Я этого не заслужил.