Освобождение
Шрифт:
– Они хотят сказать, что это конец войне?
Он забыл про чайник и желание напиться чаю и свалиться спать, схватил шляпу и выбежал на улицу, об этой своей догадке надо было с кем-нибудь….
Дверь конспиративной квартиры Родзаевского была только прикрыта. Подходя к дому с небольшим садом, он удивился, когда увидел, что свет просвечивает во всех окнах через плохо подогнанную светомаскировку. Обычно Родзаевский, чтобы никто не мешал, работал здесь, но для Сорокина это укромное место было всегда открыто. Михаил Капитонович подошёл вплотную к двери и прислушался. К своему удивлению, он услышал храп, секунду постоял и толкнул дверь. Это было удивительно, но свет горел даже в сенях, а храп стал слышен сильнее.
– Раз храпит, значит – живой! – прошептал Сорокин и ногой толкнул дверь в комнату.
Для работы у Родзаевского была предназначена следующая комната, с окном в сад, маленькая, там у него стоял письменный стол, этажерка с книгами и газетами, печатная машинка и кресло, и во всем доме только в ней Родзаевский зажигал настольную лампу около «ундервуда». Сейчас перед Сорокиным открылась необычная картина: в большой проходной комнате на круглом обеденном столе были разбросаны разрезанные на четвертушки машинописные листы: Родзаевский всегда сначала писал на четвертушках, а потом уже перепечатывал на машинке или отдавал машинистке. На самом краю, так что Сорокину захотелось подхватить, стояла бутылка скотча. Родзаевский на спине лежал на диване, его правая рука свисала, и под ней лежал пустой гранёный стакан.
Михаил Капитонович прошёл мимо дивана и приоткрыл дверь в маленькую комнату, там тоже горел свет, в пепельнице были окурки, а в «ундервуде» вставлен лист и наполовину прокручен через валик, но он был чист. «Неужели не смог напечатать ни слова?» Он подошёл и увидел, что на листе действительно не было напечатано ни одной буквы.
Сорокин вернулся и глянул на бутылку, она была отпита, но не больше чем на полстакана. Он заглянул в кухню, там всё было, как всегда, чисто прибрано, аккуратно расставлено, и складывалось впечатление, что Родзаевский туда даже не заходил.
Родзаевский храпел громко и с захлёбом.
«Ещё подавишься или язык проглотишь!» – подумал Сорокин и перевернул щуплого Родзаевского на бок, лицом к стене. Константин поёжился, поджал руки и смолк, только пошевелил губами, как будто бы обнюхивал себя под носом.
Михаил Капитонович подошёл к столу, отодвинул от края бутылку, заткнул её пробкой, потом вернулся к дивану, поднял стакан и отнёс его в кухню, вернулся и от греха унес туда и бутылку.
– Что же это ты, Костя, так напился, ты же не пьёшь? Что же это тебя так сподвигнуло? Надо же, падла, такая новость, а ты надрался, и даже обсудить не с кем! – Он сел к столу, перед ним лежало с десяток исписанных четвертушек, он взял ближний листок, на нём был ровным, красивым почерком с чистым левым полем написан текст. Сорокину совсем не хотелось ничего читать, он положил листок обратно и увидел, что тот пронумерован, – номер был 25-й.
«Так! – подумал он. – А что первый?»
Он пошевелил другие листки и увидел 3-й, 7-й…
– Ага, вот и первый!
Первый листок оглушил его:
«Вождю народов,
Председателю Совета народных комиссаров СССР,
Генералиссимусу Красной армии
Иосифу Виссарионовичу Сталину…»
На этом текст не заканчивался, начало было написано с каллиграфическим нажимом, ярко и сочно, Сорокин хорошо знал почерк Константина. Он повертел листок, оборотная сторона была чистая, а под обращением к «Вождю народов…» следовало:
«Каждый рабочий, каждый колхозник может обратиться с письмом к Вождю русского народа – Вождю народов Советского Союза – товарищу И.В. Сталину. Может быть, это будет позволено и мне, российскому эмигранту, 20 лет своей жизни убившему на борьбу, казавшуюся мне и тем, кто шёл за мной, борьбой за ос…»
Сорокин бросил листок и тут же взял его. Родзаевский тихо посапывал и иногда вздрагивал, как вздрагивает лошадь на лугу, когда её бока одолевают оводы.
«…освобождение и возрождение нашей Родины – России». Первый листок закончился, Сорокин посмотрел на другие и увидел номер 2, на нём так же каллиграфически сочно было выведено:
«Бог, Нация и Труд»
Сквозь нежирные зачеркивания Сорокин разобрал: «…я хочу объяснить мотивы… и деятельности так называемого Российского фашистского союза и найти понимание мучительной драмы российской эмиграции… В среде студенчества Харбинского юридического факультета, на который я поступил в 1925 году, нашёл я группу активистов Русской фашистской организации и…»
«Неужели списочек предложит?» Эта мысль заставила Сорокина сосредоточиться, и он стал раскладывать листки по номерам, их оказалось больше сорока. Михаил Капитонович сложил их стопкой и принялся читать: «…и без колебаний, порвав с семьей, оставшейся на советском берегу, вступил в ряды этой организации, чтобы бороться с коммунизмом, как мне казалось, за грядущее будущее величие и славу России!..»
– Ах ты ж борец!!!
«…В коммунизме для нас неприемлем тогда был интернационализм, понимаемый как презрение к России и русским, отрицание русского народа, естественно-научный и исторический материализм, объявляющий религию как опиум для народа.
Нашим лозунгом мы избрали слова «Бог, Нация, Труд», определив тем самым свою идеологию как сочетание религии с национализмом и признанием ценности труда, умственного и физического…»
– Тоже мне граф Уваров – «Православие, Самодержавие, Народность», «Бог, Царь и Отечество»!
«…Мы выдумали образ будущей – новой России, в которой не будет эксплуатации человека ни человеком, ни государством: ни капиталистов, ни коммунистов. «Не назад к капитализму, а вперёд к фашизму», – кричали мы, вкладывая в слово «фашизм» совершенно произвольное толкование, не имеющее ничего общего ни с итальянским фашизмом, ни с германским национал-социализмом…»
– Интересно! А чьи же портреты у тебя висят? В кабинете! Над столом! Разве Чайковского? Или протопопа Аввакума? – Михаил Капитонович поджал губы и покачал головой.
«…В основу нашей программы мы поместили идеал свободно выбранных советов, опирающихся на объединение всего народонаселения в профессиональные и производственные национальные союзы. В своей книге «Государство российской нации», в 1941 году, я попытался набросать конкретный план этой утопической Новой России, как мы её себе представляли: Национальные Советы и ведущая Национальная партия. Мы не замечали тогда, что функции национальной партии в настоящее время в России, ставшей СССР, осуществляет ВКП(б) и что Советы по мере роста новой молодой русской интеллигенции становятся всё более и более национальными, так что мифическое «Государство российской нации» и есть, в сущности, Союз Советских Социалистических Республик…»