Освоение времени
Шрифт:
Алекс не на шутку забеспокоился. Да и я, глядя на него, перестал изображать из себя спокойного и неуязвимого. В конце концов, одним делом занимаемся, и завязаны этим делом друг на друга. У него не получается, и я, вроде бы, не в стороне.
Ладно. Бессмысленно доказывать вот так, как у нас случилось, свою правоту. Всё равно, что спорить — шесть или девять, стоя на противоположных сторонах этой цифры. Я написал: Что будем делать? Он попросил подождать несколько минут и, взбурлив сиянием кокона, умчался в сторону будущего, быстро исчезая за далью. Мне ничего не оставалось, как подсунуть под бок рюкзак и поскучать, хотя скуки я не чувствовал.
В технику, а особенно в технику будущего, я верю слепо.
Почему бы и нет?
Но на то она и техника, что могут, конечно, и у неё быть повреждения всякие и отказы. Так, возможно, случилось с прибором Алекса. Сбилась настройка, отказала какая-то деталька, да мало ли что.
Теперь я по-новому проанализировал нашу встречу. Алекс поджидал меня с разницей почти в тысячу лет. А я тогда был точно в оговорённой точке зоха. То же самое он мог сделать по своему прибору. Однако же нас разнесло всё-таки!
Честно говоря, думая о невязке времени, я не предполагал чего-либо невероятного, больше беспокоился о себе, а не об Алексе. Неужели не правы мои ощущения времени? А ведь я уверовал в них бесповоротно. Впрочем, вяло утешал я себя, мало ли какое влияние оказали на них десятки тысячелетий. Ссылка на других ходоков бессмысленна, ибо они ходят во времени на расстояния в десятки раз короче, чем я.
Так что, застигнутый врасплох, я не знал, что и предполагать и кому теперь верить. Себе, Учителям иди Алексу.
Он, как и обещал, вновь появился не позже, чем через пятъ-шесть минут в сияющем великолепии. Не один. Его сопровождали ещё двое аппаратчиков, один из которых, с суровыми чертами лица и влажными беспокойными глазами, без предисловий вступил со мной в контакт. Состоялся разговор на дощечках, который я расшифрую шире: Левон Маркос — Иван Толкачёв.
— Вы утверждаете, что сейчас возможен выход…
— … в сто третье тысячелетие до нашей эры. Точнее, сейчас сто две тысячи восемьдесят шестой год, лето, август, середина месяца. По моему представлению и нашему исчислению. Что на самом деле в реальном мире, надо выходить в него и смотреть.
— Наши данные, — сообщил Маркос, — восемьдесят четвертая тысяча шестьсот сорок девятый год, весна, начало мая. По-вашему.
— Странно… — неопределенно сказал я вслух, он меня понял и кивнул головой.
— Всё может быть… — добавил я на дощечке.
Их коконы слились в один, большой, яркий. Непроизвольно я отпрянул в сторону на несколько шагов. Аппаратчики посовещались.
— Будем возвращаться, — передал решение Маркос. — Прошу Вас делать остановки через каждые десять тысяч лет. Начнем со ста тысяч по Вашему измерению.
Идея сличения дат по точкам зоха мне была понятна, хотя чем дальше, тем больше я сомневался в себе. Если уж три прибора аппаратчиков показывают одну и ту же величину, то моё мнение, построенное на чисто субъективных представлениях, становилось, мягко говоря, смешным. Особенно, подозреваю, людям будущего.
От нелицеприятного анализа я даже расстроился. В ногах слабость появилась, усталость.
— Согласен, — подал я знак аппаратчикам и побрёл назад, под горку, к дому.
Благо люди рядом были, а то проявился бы тут же в реальном мире и завалился где-нибудь спать, чтобы ни о чём не думать. Моё настроение Левон и Алекс заметили — третий аппаратчик покинул нас, — поддержали меня: Не переживай! Разберёмся… Я же отмахнулся рукой, ускоряя движение, и они оставили меня в покое. Если они правы, а я не прав, что тогда мне даст подобное разбирательство? Головную боль, не более того.
Однако поддержка есть поддержка, знаешь, что не один в огромном поле ходьбы.
Делали отметки. На восемьдесят пятой тысяче Маркос сообщил: — «Разница всего девять тысяч. У нас сейчас семьдесят шесть». А на последней, семидесятитысячной отметке наши различия уместились в девятьсот двадцать семь лет.
Аппаратчики любезно попрощались со мной, пожелали благополучного возвращения восвояси. Я ответил им тем же. Наши дороги разошлись. Полыхнув светом коконов, они исчезли, а я остался один, разочарованный и как будто обиженный, а кем, неизвестно, и высказаться, излить обиду некому.
Пошёл кого-то спасать, но получилось не так, как представлялось. Находился во времени досыта, а дела не сделал.
Проявился Иван в реальном мире без подготовки, где придётся.
Горячее солнце подбирало последние капли росы на травах. Песчаная степь с полосками близких и дальних рощиц и перелесков обдувалась неровным ветерком, потерявшим нужное направление и теперь не знавшим, что предпринять: то ли задуть во всю мощь, то ли затихнуть вовсе и впасть в полуденную сонную одурь.
Стрекотали кузнечики. В ногах Ивана, почуяв тень, застыла серовато-горчичная ящерица.
Иван полной грудью вдохнул вольный пряный воздух реального мира, бросил на землю рюкзак, уже не беспокоясь, что он затеряется неизвестно где, разделся, разулся, прилёг на жесткую траву и погрузился в приятную полудрёму, в которой недавние неприятности и раздражение рассеялись, а их место заняли непрошеные и негаданные желания и воспоминания.
Он заснул, разметавшись под жгучим солнцем.
— Ты, Ваня, уж слишком-то не переживай, — выслушав рассказ Толкачёва о походе с аппаратчиками, успокаивающе сказал Симон. — Я вот однажды заблудился во времени. Да, да… Как говорится, нашло на меня. Где проявился, забыл совсем. И что интересно, никак не мог определить направление, где будущее, а где прошлое. Мне тогда почудилась тень забвения, красиво говоря, в неведомых годах и полях.
— Да я, собственно, ничего, — сказал Толкачёв, а про себя почему-то подумал: — «Уж лучше бы потеряться. Хотя бы на время».