От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Мортон Генри Воллам

— Доброго здоровья.

Мы дружно чокнулись и выпили. Греки очень ценят рецинуи искренне радуются, если иностранцу удается выпить стаканчик, не поморщившись.

Покончив с фессалийской дыней, мы перешли к более серьезному блюду — лангусту под винным соусом. Мне сообщили, что этот моллюск лишь сегодня был выловлен в Оропе, неподалеку от Эвбеи. Затем нам подали телятину с салатом из помидоров и огурцов.

Трапеза наша затянулась. Пока мы с Софоклом, уже изрядно отяжелевшие, вели тихую беседу над остатками

роскошного ужина, входная дверь распахнулась и в таверну вошел тощий, мертвенно-бледный человек, которому явно не мешало бы побриться. Устремив на нас горящий взор, он сделал несколько неверных шагов. Затем остановился и, простерши руку, начал что-то нараспев декламировать.

— Кто это? — шепотом спросил я.

— Бродячий поэт, — так же тихо пояснил Софокл, — он ходит из таверны в таверну.

— Но я ни слова не понимаю. О чем он говорит?

— Эту поэму он посвятил политической ситуации в стране. Очень тонкая вещь, между прочим. Она восхваляет противников с обеих сторон, так что никто не сможет обидеться на автора.

— В таком случае он, наверное, не грек?

— Тут ты как раз ошибаешься, — возразил Софокл. — Судя по акценту, это коренной афинянин.

Тем временем поэт закончил декламацию и попросил у меня сигарету. Прикурив, он, очевидно, испытал очередной прилив вдохновения, потому что с ходу прочитал еще одно стихотворение, в котором жизнь сравнивалась с дымом от сигареты. В своем выступлении он обращался непосредственно к сигарете, выдувая при этом клубы дыма. В конце же чтец швырнул окурок на каменные плиты и решительно растоптал его, что, наверное, должно было символизировать трагический финал бытия.

По завершении импровизированного концерта поэт подошел к нашему столику и с удовольствием выпил стакан вина. Тем временем таверна заполнялась обычными посетителями. Рабочие и ремесленники — каждый со своей вечерней газетой под мышкой — усаживались на привычные места, заказывали бутылочку вина и немедленно углублялись в политические споры.

Когда вино было допито, Софокл широким жестом пригласил всех посетителей за наш столик, на котором красовался огромный кувшин рецины. Приглашение было с благодарностью принято. И каждый из вновь прибывших считал своим долгом выпить за здоровье «иностранца из Соединенных Штатов Америки». Забавно, но греки, как и итальянцы, не ощущают разницы между американцами и англичанами. Когда я внес необходимую поправку, наши гости поднялись и провозгласили отдельный тост за Англию. Америка, объявили они, «очень милая» страна, но Англия — о, это Англия!

Последовала целая серия тостов, и в результате обычная застольная беседа переросла в яростную политическую дискуссию. Будучи слабо осведомлен в тонкостях текущей политической ситуации в стране, я искренне обрадовался, когда один из наших сотрапезников поднял бокал за здоровье «Вайрона».

Как, должно быть, порадовался бы Байрон, доведись ему увидеть эту теплую компанию, знойным греческим вечером

пьющую за здоровье «освободителя современной Греции».

— Вай-рон! — громогласно скандировали они, поднимая в воздух стаканы.

Я, к сожалению, не мог вспомнить ни единого современного грека, чье имя пользовалось бы единодушным одобрением. Поэтому предпочел ретироваться под сень безопасного филэллинизма.

— За Перикла! — провозгласил я.

— Что он такое сказал? — переспросили за соседним столиком.

Получив необходимые объяснения, все с удовольствием осушили стаканы.

Дверь снова распахнулась, и в таверну вошли трое музыкантов, которые запели высокими пронзительными голосами.

— Пожалуй, пора ретироваться, — решил Софокл, — иначе мы застрянем здесь на всю ночь.

— Неужели все греки такие дружелюбные? — спросил я. — И у всех такая страсть к застольным беседам? Если так, то вам известен рецепт счастливой жизни.

— То, о чем ты говоришь, — проклятие моей страны, — возразил Софокл. — Мы все знаем и считаем, что могли бы жизнь устроить куда приятнее, чем тем те, кто у власти. Любой из нас считает, что если бы ему доверили управлять страной, то он справился бы гораздо лучше нынешних правителей. Каждый грек в своих фантазиях управляет Грецией.

Хозяин стоял в дверях таверны (в неизменной компании щенка и ягненка) и наливал в стакан новую порцию рецины.

— Это вино мне особенно удалось, — сообщил он. — Не желаете ли попробовать?

Я с готовностью поднял стакан.

— Да здравствует Англия! — провозгласил хозяин.

— Благодарю вас, — поклонился я. — И да здравствует Греция!

После чего мы обменялись прощальными рукопожатиями и покинули гостеприимную таверну.

7

Летом в Афинах стоит страшная жара. Жарко настолько, что весь город предпочитает с полудня и до четырех часов дня погружаться в сон. Магазины в это время закрыты, кафе стоят пустыми, а большая часть горожан проводит время в собственных постелях.

Я так и не смог принять сиесту. Мне это казалось непозволительной тратой времени. Поэтому, проглотив в обед несколько ломтиков красной дыни (поверьте, это единственное, что можно съесть в такую жару), я отправлялся поплавать в Фалеронской бухте.

Море в это время года спокойное и теплое. Вода настолько чистая, что можно разглядеть белое песчаное дно, на котором играют преломленные солнечные лучи. Как правило, пляж выглядит пустынным, поскольку греки не слишком большие любители морских купаний. Кроме того, у местного населения существует глупое суеверие: они полагают, что купаться можно лишь после того, как созреют дыни. Таким образом, апрель и май выпадают из купального сезона — несмотря на то, что солнце в эти месяцы греет сильнее, чем у нас в августе. К тому же времени, когда наступает настоящее пекло, греки уже так долго откладывают купание, что, похоже, и вовсе о нем забывают.