От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Мортон Генри Воллам

Павел прекрасно чувствовал это отношение свысока, но тем не менее с нетерпением ждал случая обратиться к высокомерной афинской публике. Получив такую возможность, он построил свое выступление в тоне вежливой иронии. Апостол признался, что вместе с другими приезжими добросовестно осмотрел все достопримечательности Афин, но они его не впечатлили, ибо ум апостола был занят другим — возможностью спасения человечества через учение Иисуса Христа. Он был сосредоточен на своей миссии, а все остальное рассматривал как вторичное и незначительное. Таким образом, он не стал льстить афинянам — как поступили бы большинство ораторов на его месте, восхваляя красоты города и обращаясь к древней славе. Нет, Павел сразу же перешел к тому, что имело непосредственное отношение к его миссии, он заговорил о множестве алтарей, которые заметил на улицах Афин.

Стоя на скале (а может, на ареопаге), он начал свою речь так:

«Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны» ³⁶ . Или же в переводе доктора Моффата: «Жители Афин, я заметил, что вы в высшей степени религиозный народ. Ибо, проходя по улицам и рассматривая объекты вашего поклонения, я обнаружил алтарь с поразившей меня надписью “НЕВЕДОМОМУ БОГУ”».

Согласитесь, это блестящее начало. Апостол сумел не только установить связь с аудиторией, но «зацепил» ее, пообещав интересное продолжение. На самом деле, для афинян, собравшихся послушать Павла, в таком посвящении не было ничего необычного. Все помнили историю о том, как в шестом веке до нашей эры на город обрушилась страшная эпидемия чумы. Горожане взывали ко всем известным богам, совершали обильные жертвоприношения, но эпидемия не шла на убыль. Тогда они позвали на помощь критского пророка по имени Эпименид. Тот пригнал с собой отару овец — черных и белых. По его настоянию овец пустили пастись на ареопаге. К каждой овце Эпименид приставил наблюдателя и велел отмечать место, где животное приляжет отдохнуть. В этих точках были возведены алтари, на которых и принесли в жертву овец. В качестве посвящения на алтарях было высечено: «Неведомому богу». Чума покинула город, и афиняне уверовали в могущество «неведомого бога». С тех пор это стало традицией, и не только в Афинах, — возводить подобные алтари.

Завладев вниманием аудитории, Павел начал излагать свое учение:

«Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и все; от одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли…» ³⁷

В стремлении донести свое послание Павел проявил незаурядное мастерство и такт. Ему хватило ума не упоминать еврейское Писание, поскольку оно никак не касалось греков, а сразу же перейти к изложению основ новой религии.

Афиняне слушали проповедь довольно внимательно — пока апостол не заговорил о Страшном Суде и воскресении Иисуса. На этом месте они прервали проповедника — одни насмехались, другие говорили: «Об этом послушаем тебя в другое время». Так бесславно провалилась попытка Павла достучаться до сердец афинян.

Очевидная неудача, постигшая проповедника, насмешки, которые ему пришлось вынести, нарочитое терпение, с которым слушали греки — все это тяжким грузом легло на сердце легко ранимого апостола. Павел чувствовал себя одиноким в этом чужом и надменном городе. Отвергнутый и осмеянный он потерянно бродил по улицам Афин, как никогда ощущая трагедию Иисуса, тоже вынужденного в одиночестве нести свой крест. Эта грусть и опустошенность прокралась даже на страницы Деяний.

Однако история учит, что самые горькие поражения в конечном счете оборачиваются триумфом христианского учения. Так или иначе, семя было брошено. Глядя на языческие храмы Акрополя, Павел не знал (и не мог знать), что настанет день, когда могущественный Парфенон сделается христианским храмом, посвященным Богоматери.

Пока же ему оставалось радоваться скромным успехам: несмотря на позорный провал, двое афинян — всего двое из тысяч — открыли свои сердца для Благой Вести. Этими двумя стали участник Дионисий Ареопагит (то есть член ареопага) и «женщина по имени Дамарь».

Если о дальнейшей судьбе женщины нам ничего не известно, то имя Дионисия сохранилось в истории. По свидетельству отца церковной истории Евсевия Кесарийского, он стал первым афинским епископом. Однако по другим источникам Дионисий отправился с Павлом в Рим и находился там со святым вплоть до его мученической кончины. После этого римский епископ Климент послал Дионисия проповедовать во Францию. Обосновавшись на маленьком островке посреди Сены, он занялся активной миссионерской деятельностью: обратил в христианство великое множество народа и со временем стал парижским епископом. При императоре Домициане случились гонения на христиан, во время которых епископ Дионисий принял мученическую смерть. Его обезглавили на вершине горы, которая с тех пор получила название Монмартр (фр. «гора мучеников»). Христианская церковь причислила Дионисия к лику святых. Святой Дионисий —

или Сен-Дени, как его называют французы — считается одним из святых покровителей Франции.

Сидя вечером на ступеньках ареопага и наблюдая, как последние лучи солнца гаснут на коричневых склонах Акрополя, я пытался подсчитать, сколько же мест в этом городе связано с именем Павла. Меня всегда интересовали здания (или их развалины), которые являлись современниками апостола. Я пытался их отыскать в Палестине, Сирии, Малой Азии и Македонии. Забавно, но в одном только городе — Афинах — я обнаружил больше подобных объектов, чем во всех названных странах, вместе взятых.

Я точно знаю, что святой Павел осматривал Акрополь и те здания, чьи руины сейчас венчают знаменитый холм. Это — Пропилеи, Парфенон, Эрехтейон и храм Ники Бескрылой. Помимо этого, он наверняка видел святилище бога врачевания Асклепия, Асклепийон, чьи развалины располагаются на южном склоне Акрополя. Помимо того, апостол не мог пройти мимо чудесного театра Диониса, который располагался у подножия холма. Следует еще упомянуть Тесейон — наиболее сохранный греческий храм во всем мире. А также Башню ветров и круглый Монумент Лисикрата. Все эти памятники сохранились со времен Павла, сумев устоять под леденящим дыханием времени.

5

Я провел в Афинах не менее недели, прежде чем начал привыкать к невероятным именам моих греческих друзей. Среди них был Софокл и Деметрий, а также два Вайрона, что является искаженным вариантом фамилии лорда Байрона. Замечу попутно, что Байрон — одно из самых популярных мужских имен в Греции.

Полагаю, именно один из Вайронов — а может, и Софокл — никогда не упускал случая, чтобы представить меня как убежденного филэллина. Вначале это определение вызывало у меня улыбку. Все равно, как если бы кто-то употребил слово «щеголь» или «повеса» в их отжившем уже значении. Я даже не догадывался, что этот термин пользуется такой популярностью в Греции. И это было не единственное открытие. Помнится, я был удивлен и тронут, обнаружив, с какой неизменной благодарностью вспоминают греки помощь, которую Великобритания оказала им во время войны за независимость. Особой же любовью здесь пользуется «лорд Вайрон»: памятник этому человеку воздвигнут не только в садах Заппейон, но и в сердце каждого грека.

Нам, англичанам, надо приехать в Грецию, чтобы узнать насколько велик был наш соотечественник. Мы — кто ставит томик его стихов на книжную полку рядом с другими непрочитанными поэтами — даже не подозреваем о той репутации, какой Байрон пользовался в Европе. Каждое его новое стихотворение моментально переводилось на различные языки мира. Насколько мне известно, поэма «Манфред» выдержала девять переводов на немецкий язык, четыре на русский, три на испанский, и еще по три — на венгерский и итальянский. Дважды она переводилась на польский, французский, голландский и датский языки. А к этому еще следует прибавить новогреческое, румынское и цыганское издания. Ни один живой автор не может похвастаться подобной аудиторией. То, что величайший поэт своей эпохи, английский «милорд» решил помочь угнетенным грекам в их борьбе против турецкого ига — дорогого стоит. А тот факт, что Байрон трагически погиб в Греции — пусть ему и не довелось услышать ни одного ружейного выстрела — придает особый трагизм этой фигуре. И не важен тот цинизм, с которым современные биографы поэта пытаются трактовать филэллинизм Байрона; греки все равно будут верить, что он умер за освобождение их страны — как если бы поэт погиб на поле боя. И они никогда не забудут его предсмертные слова: «Так вперед, на спор с громами…» [38] Якобы именно с этими словами на губах скончался «лорд Вайрон».

38

Байрон Дж. Г. Песнь к сулиотам. Перевод А. А. Блока.

Во времена Байрона греки не интересовались античной эпохой. Поднимаясь на борьбу за независимость, они отстаивали византийскую Грецию, ту самую, которая жила в каждой маленькой православной церквушке на этой земле. Русская императрица Екатерина II окрестила своего внука Константином и разослала агентов для агитации среди греческих поданных османского султана. Она лелеяла мечту о возрождении Византийской империи с христианским императором на троне. В этой схеме роль столицы отводилась Константинополю, знаменитая мечеть Айя-София должна была вновь стать собором Святой Софии, где будет проводиться православное богослужение. Эта заманчивая идея крепко укоренилась в умах греков. Именно с Константинополем, а не с Афинами — и со Святой Софией, а не с Парфеноном — связывали они свои мечты.