От Каина
Шрифт:
– Каин!
– гневно вскрикнул Люцифер таким тоном, будто это имя было страшнейшим из ругательств.
Только Иешуа уже его не слышал. Он смотрел в красные глаза Каина и думал, а потом, кивая, тихо спрашивал:
– Я стану великим, если возьму на себя человеческий грех?
– Может и не станешь, но люди поверят в твое величие, в твои слова и в Бога, стоит тебе только умереть истинным мучеником, - отвечал тихо Каин.
Иешуа помолчал, затем кивнул и повернулся к Люциферу, словно только теперь о нем вспомнил.
– Значит завтра... Пусть так!
– сказал он решительно.
– Ступай, -
– Я думаю, тебе стоит успеть провести время с родными.
Иешуа вздохнул, но быстро вышел, а у Люцифера тут же исказилось лицо.
– Как ты понял, что надо надавить на его тщеславие?
– спросил он раздраженно.
– Он такой же лицемер, как ты, - отвечал ему Каин устало, словно весь мир его уже только раздражал.
– И ты тоже, - напомнил Люцифер.
– И я, - даже не пытался спорить Каин.
– Только не понимаю, чего ты хочешь добиться. Мертвым он окажется бесполезен.
– Он воскреснет и это будет лучшим доказательством для человечества.
Каин рассмеялся.
– Что за чушь? Он не может воскреснуть!
– Зато ты можешь...
Каин подавился собственным смехом. Это давнее ощущение застрявшего поперек горла кома вновь возникло в его сердце, и тревога сразу стала понятной.
– Нет, - прошептал он почти беззвучно, невольно отстраняясь от Люцифера.
– Да, Каин. Только ты можешь дать человечеству веру в Бога.
– Во имя какого архангельского маразма я должен это делать, Люций!?
– Каин, ты ведь все понимаешь. Ни один смертный не выдержит то, что должен выдержать наш с тобой герой. Ты уже делал чудеса от имени Иешуа, одевал его маску, побудь сыном божьим еще немного. Только ты можешь это сделать.
– Не смей кормить меня теми же бреднями, что и этого человека!
Каин спрыгнул с камня и шагнул к выходу.
– Мне надавить на твое тщеславие?
– лукаво спрашивал Люцифер, посмеиваясь над другом.
– Надави на свой эгоизм!
– гневно рявкнул Каин и все же вышел, прячась во тьме ночи.
Его трясло от гнева и он снова и снова обещал себе, что вмешиваться не станет. Пусть эти двое играют в любые игры. Его это все не касается, особенно дела Бога.
***
– Тогда я был на него очень зол. Он все просчитал, все решил, но даже не посоветовался со мной, - устало сообщил Каин.
– Все это мне дико не нравилось, и еще больше мне не нравилась та роль, которую мне отводил Люцифер.
Он посмотрел на Ивана, поймал в его глазах вопрос и тут же ответил:
– Да! Конечно, я понимаю, что сам виноват. Я сам начал делать эти показательные чудеса, подстраивать исцеления, обманывать людей с водой и заставлять их видеть в ней вино. Но как иначе можно было привлечь внимание этих глупцов? Иешуа был умным малым, который говорил правильные вещи. Он любил людей, причем любил их так, что это заражало даже меня. Разве это - не главное?
– Но ты ведь любишь их по сей день...
Каин только отмахнулся и продолжил:
– Той ночью я решил просто ни во что не вмешиваться, словно все это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я просто ушел в свое тайное убежище, чтобы сидеть там и ждать, когда грянет гром.
Глава 67
Глава 67 - Спасительное зло
Каин сидел на каменном полу в глубине подземелья, пытаясь медитировать, хотя это больше походило на насилие над самим собой. Разум отчаянно метался. Мысли жужжащим роем сводили с ума. Сердце вот уже сутки бешено стучало в груди. Он понимал, что Иешуа умрет, просто умрет без всякого смысла, умрет бесполезной и страшной смертью. Что там задумал для него Люцифер? Каин не знал, что этот падший шептал на ухо другим участникам игры и во что те верят теперь, однако помнил, что сам научил ангела кровожадности. Именно поэтому мысль о том, что жестокость должна впечатлить не только человека, но и Люцифера, пугала Каина. Ему хотелось бежать и вмешиваться, но он заставлял себя сидеть и не двигаться, насильно сдерживая дыхание, вопреки сердцу что до боли било по ребрам.
Вот только крик заставил вздрогнуть.
– Иоанн! Открой, пусти меня. Я знаю, что ты там, Иешуа мне все рассказал! Всю правду о тебе, которую знал!
Каин знал этот голос. Это был Иуда, один из умнейших союзников Иешуа, тот самый, с которым Каин любил беседовать, выдавая себя за другого.
– Быть злом в этом мире - самая трудная роль, если это действительно роль, - говорил Каин когда-то Иуде, - но порою кто-то должен брать на себя роль злодея во имя высшей цели.
Тогда Каин говорил о самом себе, а сейчас эти слова били ему в висок, словно они ему теперь мстили голосом отчаянья за пределами пещеры.
– Помоги нам, прошу тебя. Хотя бы выслушай меня!
Голос Иуды дрожал, а значит самое страшное свершилось.
Слабость как волна расходилась по телу Каина. Пальцы на руках немели, но он вставал, чтобы во тьме подойти к большому камню, закрывавшему вход, и легким усилием сдвинуть его с места. При этом он не попытался скрыть свою внешность, посмотрел на Иуду родными красными глазами, а тот даже не удивился, видимо действительно знал слишком много. Он просто рухнул на колени и взмолился:
– Спаси его. Я продал его за тридцать серебряных монет. Тот человек с зелеными глазами сказал, что это верная цена, он говорил, что так надо для возвышения учителя, но эти безумцы хотят убить его. Я знаю, что он не вершитель чудес. Я знаю, что все делал ты. Он сам разрешил мне это предательство. Он...
– Хватит!
– перебил его Каин.
– Он выбрал смерть во имя веры - смирись и оставь меня в покое.
– Но это неверно, я не могу... Возьми эти деньги, только помоги ему...
Каин с презрением посмотрел на мешок в дрожащих руках человека. Ночь не мешала ему видеть все и понимать, что этот человек уже не может говорить, проливая слезы раскаянья.
– Это серебро для меня ничего не значит, и если тебе от него тошно, лучше пойди и верни его тому, кто дал его тебе и там моли за своего друга, а меня оставь в покое. Я не стану в это вмешиваться.
Каин говорил это холодно, а у самого стояла тошнота поперек горла.
– Убирайся!
– грозно требовал он, а сердце сжималось в болезненном затяжном ударе.
Человек не возражал, но попытался уцепиться за него рукой, только бессмертный увернулся от этой руки, чтобы спешно сделать шаг назад и вновь сместить камень. Теперь никто не мог ему помешать.