От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Шрифт:
В сталинские годы никакая гражданская лирика не могла существовать в принципе, кроме одной ее экзотической разновидности – самоубийственной. Ее и создал Осип Мандельштам. Сам он, правда, это не сознавал, он надеялся, что раз он выпал из советской истории, то и история его не коснется, обойдет стороной, не заметит. Не вышло. Заметила…
В 1932 г. известный еврейский писатель (он писал на идише) Перец Маркиш сказал Мандельштаму: «Вы сами себя берете за руку и ведете на казнь». Все это понимали, все это чувствовали, кроме самого поэта. Он творил в начале 30-х как в полубессознательном состоянии. То, что его не замечали, лишь било по самолюбию и распаляло эмоции, а то, что он ничего не боится, убедил себя сам: «И для казни петровской в лесу топорище найду».
К тому же силы Мандельштаму придала публикация в «Ли-тературной газете» 23 ноября 1931 г. одного из самых его пронзительных стихотворений «Ленинград». Как такое могло случиться в те годы, загадка и сегодня. Он не признает новое имя его любимого города, обращается он к Петербургу:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,До прожилок, до детских припухлых желез.Ты вернулся сюда – так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей!Узнавай же скорее декабрьский денек,Где к зловещему дегтю подмешан желток.Петербург! Я еще не хочу умирать:У тебя телефонов моих номера.Петербург! У меня еще есть адреса.По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.… В марте 1926 г. в Париже Цветаева читала «Шум времени» Мандельштама и в гневе рвала прочитанные листки. «Книга баснословной подлости. Пишу… яростную отповедь». Назвала ее «Мой ответ Осипу Мандельштаму». Это разящий наповал, как умела только Цветаева, фельетон, в нем Мандельштам охарактеризован как большой поэт и… «маленький, трусливый человечек, написавший свою книгу “в подарок” властям» (Анна Саакянц). Из статьи Цветаевой: «Не-революционер до 1917 г., революционер с 1917 г. – история обывателя, негромкая, нелюбопытная… С таким попутчиком Советскую власть не поздравляю. Он также предаст ее, как Керенского ради Ленина, в свой срок, в свой час…»
Друзья упросили Марину не печатать: там просто жить – почти что подвиг. Не надо бить маленького человечка за то, что он большой поэт и большой трус. Поэт не должен бить поэта. Для этих дел есть другие «мастера». Послушалась. Не напечатала.
Мандельштам сам выстроил свою судьбу. Он был импульсивен, но не наивен. Если Ахматова, Пастернак и многие другие годами ждали ареста (придут – не придут), то Мандельштам знал твердо – придут. Даже мысль крамольная не покидает: не зря мы привели строки из лучших его стихотворений 1931 – 1933 гг., все они свидетельствуют об одном: Мандельштам уже ими противопоставил себя советской системе, он как бы дразнил ее этими своими жгучими рифмами, и то свое стихотворение, за которое его и арестовали, он написал скорее всего именно потому, что знал: все равно придут…
Его арестовали в ночь с 16 на 17 мая 1934 г. Изъяли 48 листов рукописей. Но того стихотворения не было. Он не прятал листки. Их просто на самом деле не было. Записать помешал элементарный страх. При аресте присутствовала Анна Ахматова: она была в Москве и зашла навестить Мандельштамов. Увели его в 7 часов утра.
Среди советских интеллигентов, знавших поэта, сразу поползла гнусь: «У них собирались. Там были собрания» (Запись Эммы Герштейн). Логику выстроил все тот же страх: раз арестовали – значит «собирались», у меня же не собирались – значит не арестуют. Так и жили: гостей ждали, но надеялись, что позвонят к соседям.
Но не все еще в 1934 г. были нокаутированы страхом. Как только Пастернак, которому, кстати, Мандельштам читал то стихотворение, узнал о случившемся, тут же кинулся к Н.И. Бухарину за заступничеством. Тот, не разобравшись, стал защищать Мандельштама, но узнав, что взяли того за пасквиль на Сталина, тут же ретировался и более голоса не подавал.
Ахматова же поспешила в Кремль: знакомые ей устроили аудиенцию у А.С. Енукидзе. Но и тот лишь принял позу заступника, да так и застыл в ней.
Вообще, всё это кажется странным. Как можно просить Бухарина или Енукидзе о заступничестве, не сказав им правды о причине ареста Мандельштама (Ведь у нас просто так никого не арестовывали?!). А коли сказали, какое заступное слово могли из себя выдавить эти большевики? Они бы, конечно, нашли что сказать, но только в одном случае, если бы решили эти партийные бонзы сесть в одну камеру с поэтом.
Оскорбил Мандельштам Сталина? Оскорбил. И тем не менее ему пытаются нанять высокопоставленных адвокатов. Оскорбил Ф. Раскольников Сталина, написав ему «Открытое письмо»? Оскорбил. Но никому и в голову не пришло его защитить. Что-то здесь не так. Мемуаристы явно пытаются в этом сюжете выдать желаемое за действительное.
Когда Мандельштаму уже зачитали приговор, Пастернаку позвонил Сталин. Хотел понять: сохранилась ли еще корпоративность среди интеллигенции. Но услышав от Пастернака, что тот хочет с ним встретиться, чтобы поговорить о жизни и смерти, бросил трубку. Интеллигенции, как корпоративного сословия, более не существовало, а отдельные интеллигентские особи гуляли сами по себе. Их можно было не опасаться.
Аресту Мандельштама предшествовал инцидент, многократно описанный. Суть его в следующем. Рядом с Мандельштамами жил некий сочинитель С. Бородин. Однажды он занял у Мандельштама 75 рублей и не отдал в срок. Вечно нуждающийся поэт устроил тому сцену. А через некоторое время Бородин, явно подогретый спиртным, ворвался в квартиру к Мандельштаму и после очередной перепалки ударил по лицу Надежду Яковлевну. Мандельштам подал жалобу в Союз писателей. Назначили товарищеский суд. Председатель – рабоче-крестьянский граф Алексей Толстой, страшный антисемит. Приговор вынесли двусмысленный, еще более оскорбив им Мандельштама. Уже после всего, встретив в апреле 1934 г. в одном из ленинградских издательств А. Толстого, Мандельштам после некоторой нервной перепалки влепил графу пощечину. Не прошло и месяца, как Мандельштама арестовали. Руку к этому якобы приложил и М. Горький, которому Толстой описал все случившееся. Это и дало основание связать все эти события в причинно-следственную цепь. По крайней мере Ахматова не сомневалась: Мандельштама арестовали за то, что «дал по морде» Толстому.
Нет, конечно. Не за это. Хотя и не исключено, что пощечина Толстому (еврей поднял руку на русского графа) сыграла роль своего рода наживки для «органов», ибо никто из чиновников советских спецслужб не решился бы доложить «по инстанции» текст того стихотворения, знать который – уже приговор. А так вполне сподручно: берем за хулиганство, а у себя и до истины докопаемся. Не отмолчится. К тому же после написания пасквиля на вождя Мандельштама на свободе оставлять было просто нельзя. Так что со своей пощечиной он подставился вовремя.