От милиционеров к ментам
Шрифт:
Я мечтал о многих профессиях, зачитывался книгами о майоре Пронине, сотруднике КГБ, книгами Льва Шейнина, о следователях, поэтому хотел быть следователем, но не милиционером. Уважение к милиции было, но не настолько, чтобы эта профессия привлекала.
Возраст подходил и возник вопрос об армии. Братья старшие к тому времени уже давно отслужили, поженились и проживали отдельно. Родители у меня были, к тому времени, уже преклонного возраста и мне можно было отказаться от призыва, в связи с необходимостью оказания помощи родителям. Но я не хотел быть «маменьким сынком», так тогда это называлось, и выбрал армию. Как говорится, пошел «исполнять священный долг перед Родиной». Не плохо ведь звучит.
Было у меня среднетехническое образование, поэтому призвали в технические войска. Сейчас они называются космическими. Это были сверхсекретные части, разбросанные по всему Союзу, они
Лиля работала секретарем, в отделении милиции, хотела поступать в юридический институт. Я тоже хотел учиться, но еще не решил, куда и зачем. Метался в поисках. По специальности, после окончания техникума, я был электрик, но работа на заводе меня не прельщала. Когда меня демобилизовали, Лиля предложила мне остаться в Симферополе, пойти работать в милицию, постовым, а потом вместе поступать в Одесский юридический институт. На ее предложение, я просто рассмеялся и спросил у нее, как она представляет себе, меня в форме милиционера. Вот такие дела.
Я вернулся домой, к родителям, пошел работать на завод и стал думать, куда пойти учиться. Приятель мой, Виктор, стал готовиться поступать в юридический институт, чтобы стать следователем прокуратуры. В общем, склонил меня тоже, так как я сам не знал, чего хочу. Он получил рекомендацию из прокуратуры, там работала его жена, и поехал поступать в Харьковский юридический институт, а я поехал в Воронеж. На Украине поступать не захотел, да и рекомендации мне никто не давал, и украинский язык, я не очень – то знал, чтобы на нем учиться. Родителям не нравилась моя идея, они рассчитывали, что я буду жить с ними, но мешать мне не стали. Мне же хотелось, как теперь говорят, экстрима. Что ж, я его получил и получаю по жизни вполне, даже сейчас, находясь в камере «Матросской Тишины», в возрасте 64 лет. Экстрим – так по полной.
Вернемся, однако, к своим баранам. Я решил, что буду поступать на юридический факультет и стану следователем. В Воронеже я провалился на первом же экзамене, сочинении. Вернулся назад и с удвоенной силой стал опять готовиться. На этот раз, я уже выбрал Ленинград. Город Герой, город истории России и Революции, манил к себе своей славой, своим величием. Но опять я срезался на сочинении. Ошибки, ошибки и еще раз ошибки. Передо мной возник вопрос, как у Гамлета: «Что делать?» Домой возвращаться я не хотел, скучно там было. И тут приятель, у которого я остановился, познакомил меня с экспертом райотдела милиции. Услышав мою историю, он и предложил мне идти работать в милицию. Объяснил мне, что при поступлении в университет, я буду пользоваться льготами, могу получить комнату в коммунальной квартире, если женюсь, в советское время их предоставляли милиционерам, а по окончанию университета, могу работать следователем МВД, что фактически то же самое, что и следователь прокуратуры, только другая категория дел.
И вот, без всяких связей и протеже, я обратился в Октябрьский отдел милиции. Постовых всегда и везде не хватало. Хотя руководство все время обещает, что как повысят зарплату, то в милицию на поступление, будут в очереди «люди в шляпах», стоять. В то время фраза: «люди в шляпах», означало, имеющие высшее образование. Но не очень они, видно, шли. Хотя надо признать, наличие среднетехнического образования, мне помешало. Не хотели брать на должность милиционера. В милиции, в то время не все офицеры, были с таким образованием. В конце концов, мне удалось убедить начальника кадров, что я согласен на должность постового и на большее пока не претендую. Но это было еще не все. В то время, в милицию брали только по направлению от коллектива завода или фабрики и через райкомы партии. Поэтому меня направили на Ленинградское Адмиралтейское объединение, которое рекомендовало меня для работы в милицию. У них желающих не было, поэтому они с удовольствием дали рекомендацию, тем самым выполнили разнарядку райкома партии. Им хорошо и мне приятно.
Так в сентябре 1970 года я попал в милицию и через пару недель уже стоял на посту в качестве стажера в городе – герое Ленинграде. И, между прочим, гордился этим.
ИНСПЕКТОР УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА.
Отработав, на заре своей карьеры, полтора года постовым милиционером, я стал активно продвигаться к своей заветной мечте: работе следователем. Именно для этого поступил в Ленинградский государственный Университет им. Жданова, на вечерний факультет. Как я и ожидал, наличие у меня среднетехнического образования и поступление в университет привлекло внимание руководства к моей персоне. Вызывает меня как-то заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску капитан милиции Ботузов Анатолий Андреевич (а тогда, надо сказать, были отделения милиции, а не отделы, как сейчас, и звания у всех были на порядок ниже. Полковник – это как сейчас генерал, единицы насчитывались, а генерал вообще один на весь город был), и говорит: «Чего тебе на посту стоять, давай в уголовный розыск». Я ему и отвечаю, что я следователем хотел быть. «Ничего, – отвечает Анатолий Андреевич, – и следователем поработать успеешь. Поработаешь в розыске, узнаешь, как дела раскрываются, и перейдешь в следствие». Я подумал и согласился, но с одним условием – что дадут возможность учиться на вечернем. На том мы и сошлись.
Все ребята в розыске были как на подбор: работали с полной отдачей, сутками не отдыхали, домой никого нельзя было выгнать, когда шло раскрытие, – и ведь это добровольно, никто не заставлял. О «бабках» не вспоминали и о взятках или «крышевании» не мечтали: в ходу были другие ценности. Трудно было, интересно было, экстрима всем хватало по полной. И я тоже увлекся, розыск полюбил, на работу каждый день рвался и о другой уже не мечтал…
Единственное, что давило – это раскрываемость преступлений. Показатели. Оказалось, что главное в жизни милиции – это именно они. Я быстро понял, что, к сожалению, качество работы розыска и показатели совсем не обязательно взаимосвязаны. Ведь показатели – это некие цифры, а они имеют свойство регулироваться, причем искусственно. Но, чтобы понять эту истину, мне уже потребовалось какое-то время.
Представьте: шла упорная, тяжелая каждодневная борьба за показатели. И выражалась она, прежде всего, в том, что не все заявки граждан регистрировались в книге происшествий – ведь далеко не все преступления можно раскрыть! В то время, согласно приказу министра МВД, при обращении граждан в отделение милиции дежурный по отделению был обязан заполнить в журнале соответствующие графы, выдать заявителю корешок заявления и вызвать оперативника. Однако приказ приказом, а действительность была совсем другая: дежурный, после общения с заявителем, сразу же вызывал инспектора, тот принимал заявку и докладывал о ней руководству. Руководитель, рассмотрев материал, писал на нем номер КП и фамилию исполнителя – инспектора (чуть позже стали именовать оперуполномоченный уголовного розыска), которому предстояло работать с данным материалом. Вся изюминка процесса заключалась в том, что если руководитель обводил буквы на материале кружком, то дежурный материал регистрировал, если нет – то просто, без регистрации, отдавал его исполнителю. И в данном случае все беды ложились на инспектора, только он теперь отвечал за все: за отсутствие регистрации, за не возбуждение уголовного дела, за сокрытие преступления от учета – вплоть до уголовной ответственности. Уже приобретя достаточный опыт работы в розыске и определенный авторитет, я спросил у одного из руководителей, для чего мы прячем преступления, ведь мы обманываем только себя. Он мне ответил: «Это политика партии и правительства, направленная на искоренение преступлений». Получается, что спрятанное преступление все считали не свершившимся.
Помню, как-то приезжала к нам делегация из Японии. В дежурной части отдела милиции (сейчас это называется управлением) висели различные графики: количество совершенных преступлений и их раскрытие, в общем, отчетная статистика. Все эти графики производили впечатление на посетителей, особенно если они в работе милиции ничего не понимали. Я находился в дежурной части, когда начальник отдела привел делегацию и стал показывать им эти графики и рассказывать о наших показателях раскрываемости. Тут он и назвал цифру раскрываемости преступлений, если мне память не изменяет, она составляла 99,8%. Услышав эту цифру, полицейские из Японии попросили назвать ее еще раз, решив, что они ослышались, а потом, переглянувшись, – рассмеялись. Для любого полицейского было ясно, что таких показателей просто быть не может, ведь мы работаем не в деревне, где все про все и всех знают. Существуют общие объективные и субъективные причины существования преступности, и их не переделать ни при социализме, ни при капитализме. Но в нашей стране в то время это никого не смущало, раз уж партия сказала: надо, все ей ответили: есть. Но хочу отметить, что этот чудный опыт «раскрытия» преступлений используется в полной мере и сейчас, несмотря на то, что руководящей и управляющей роли партии больше, вроде, как и нет.