От великого Конде до Короля-солнце
Шрифт:
В конечном счете при дворе многие пришли к выводу, что речь идет о «дерзком мошенничестве» и что ясновидца из Салона подослал некто, желавший поразить воображение короля.
Тогда стали шептаться, что у истоков заговора стоит мадам де Ментенон, взявшая себе в сообщницы подругу детства мадам Арнуль — жену интенданта марсельского флота. «Видение и приказ обратиться к королю, — утверждал Сен-Симон, — были ловкой выдумкой этой женщины, а поручение, данное кузнецу трижды являвшимся ему призраком, состояло в том, чтобы принудить
Столь же определенно высказывается и принцесса Пфальцская в письме от 21 сентября 1715 года: «Я всегда считала, что историю с кузнецом затеяла эта дама (мадам де Ментенон), потому что коварнее ее никого на свете нет».
Франсуазу обвиняли не напрасно. В 1750 году старик из Салона рассказал автору «Энциклопедии Прованса», как совершили эту мистификацию мадам Ар-нуль и некий священник, действовавшие по указанию мадам де Меитенон, Сам он узнал истину от аббата, не умевшего удержать язык за зубами… «Один лишь Франсуа Мишель, — добавил он, — ни в чем не усомнился до конца…»
Увы! труды Франсуазы, поставившей эту занятную мизансцену, пропали даром. На какое-то мгновение Людовик XIV заинтересовался откровениями молодого провансальца, но выполнять «божественное распоряжение» не стал. Донесли ли ему о роли, сыгранной мадам Ар-нуль? Заподозрил ли он Франсуазу? Произвел ли собственное расследование? Вполне возможно.
Как бы там ни было, после этой неудачи мадам де Ментенон окончательно лишилась надежд взойти на французский престол.
МАДЕМУАЗЕЛЬ ПТИ, ГАЛАНТНАЯ ПОСЛАННИЦА КОРОЛЯ-СОЛНЦА
Там, где терпит поражение дипломатия, преуспевает женщина.
В 1702 году на улице Мазарини существовал довольно подозрительный игорный дом, куда стекалось множество самых живописных личностей, причем некоторые приходили не только затем, чтобы перекинуться в картишки. Притон процветал благодаря белокурым кудрям хозяйки, мадемуазель Мари Пти.
Это была необыкновенно красивая молодая женщина двадцати семи лет, ее голубые глаза, уверяют нас, источали обольстительный свет, а покачивание бедер при ходьбе доводило до исступления.
Резкая и грубая с теми, кто ей не нравился, она была обворожительно мила с мужчинами, которых хотела затащить в постель, что, безусловно, экономило время. А историки, неистощимые в подборе эвфемизмов, говорят, что «она обладала даром привлекать к себе сердца…».
Любовников она заводила на месяц, на неделю, на ночь, на два часа — в зависимости от желания, которое они в ней возбуждали, но в любом случае она всегда оставалась хозяйкой положения…
Она царила над столом, покрытым зеленым сукном, где сдавались карты для игры в ландскнехт, и в постели под шелковым балдахином, безжалостно изгоняя как нечистых на руку шулеров, так и возлюбленных, «если те пытались ухватить ее за задницу, не дожидаясь позволения».
Однажды в дом этой очаровательной молодой особы зашел мужчина лет пятидесяти, с пылким взором и хорошо подвешенным языком, и она немедленно подпала под власть его чар. В три часа ночи, когда ушел последний игрок, она увлекла незнакомца в спальню. Здесь они познакомились: гостя звали Жан-Батист Фабр, он был крупным торговцем из Марселя. Это ее нисколько не смутило. Раздевшись, она ловко освободила г-на Фабра от одежды, уложила в постель и занялась с ним самым сладостным из всех промыслов.
Полчаса спустя, вымотавшись до предела, они отдыхали под шелковым балдахином, и Фабр рассказывал очарованной мадемуазель Пти историю своей жизни. Он сказал, что его семейство держит в своих руках торговлю с Турцией и что сам он в 1675 году завел коммерческое представительство в Константинополе. Он описал свой роскошный дом, ничем не уступавший дворцам парижской знати, и сообщил, что марсельские негоцианты в течение последнего века фактически взяли на содержание посла, который без их денег просто не смог бы существовать.
— Я знаком с великим визирем, — добавил г-н Фабр, — со всеми пашами и, само собой разумеется, с послом. Господин де Ферьоль стал моим другом. Пока он не получил назначения, я даже исполнял его обязанности, а потом занял пост управляющего делами, потому что в Версале меня очень ценят.
Все рассказанное г-ном Фабром было истинной правдой. Он только забыл упомянуть, что оказался в долгу, как в шелку, что кредиторы с нетерпением поджидали его возвращения в Константинополь и что жена его стала любовницей г-на де Ферьоля…
Наконец, на рассвете г-н Фабр поведал прекрасной содержательнице игорного дома, что г-н де Поншартрен намеревается отправить его послом к персидскому шаху.
Молодая женщина, ослепленная и очарованная этими рассказами, попросила взять ее в путешествие.
Мысль пришлась г-ну Фабру по нраву, и он согласился.
Прошло несколько дней. Каждый вечер негоциант появлялся на улице Мазарини и уединялся с Мари, которая уже грезила, не признаваясь в этом, о восточной роскоши и изысканных наслаждениях…
Она не предавалась бы столь упоительным мечтам, если бы узнала, что будущий посол бродит по Парижу почти без гроша в кармане. Впрочем, однажды Фабр признался любовнице, что «переживает некоторые финансовые затруднения». Будучи человеком очень хитрым, он дал ей понять, что недостаток денег может повредить ему при дворе и что тем самым окажется под угрозой их отъезд в Персию.
Славная женщина расстроилась. У нее были кое-какие сбережения — она отдала их г-ну Фабру.
Вскоре ей пришлось продать свое заведение.