От великого Конде до Короля-солнце
Шрифт:
Таким образом, до самых врат могилы Людовика XIV сопровождало воспоминание о незаконной любовной связи… [94]
Народ встретил кончину этого короля, который слишком долго правил, громадным вздохом облегчения, и 9 сентября, в день похорон, на дороге, ведущей из Версаля в Сен-Дени, веселилась громадная праздничная толпа. Всюду продавали сласти и прохладительные напитки. Люди пели, танцевали, хохотали, пили, играли на скрипке. «Всех обуяла, — пишет Дюкло, — преступная радость, и многие имели наглость выкрикивать оскорбления вслед процессии, увозившей тело».
94
Мадам де Ментенон пережила Людовика XIV на четыре года. Она умерла 17 апреля 1719 года в возрасте восьмидесяти трех лет. Ее останкам пришлось претерпеть множество злоключений. Когда в 1794 году Директория постановила уничтожить школу в Сен-Сире, рабочие вскрыли могилу. Они раскололи надгробный камень, оторвали крышку гроба, вытащили прекрасно сохранившийся скелет и принялись таскать его на веревке по двору. Насмеявшись вдоволь, они бросили его в яму и присыпали землей. В 1802 году набожные люди поставили на этом месте небольшой памятник, но через три года генерал Дютей, начальник Военного училища, приказал уничтожить «могилу фанатички, подписавшей акт об отмене Нантского эдикта». Скелет бедной Франсуазы уложили в ящик с надписью «кости мадам де Ментенон» и отнесли его на чердак. Однако и здесь останки не обрели покоя.
Вечером на площадях устроили иллюминацию.
Впрочем, ликовала не только чернь: развратные друзья регента отпраздновали кончину старого монарха, устроив в Версале чудовищную оргию.
Правда, они имели право веселиться — начиналось их царствование…
Рассказывает автор «Мемуаров рекрута 1808 года», — после дружеского ужина один из» моих друзей Палюэль поспорил, что разгрызет кость бывшей фаворитки. Несмотря на уговоры собутыльников, он осуществил свое намерение, хотя после этой зловещей шутки заболел и утешал себя только тем, что повторял: «Зато я надкусил мадам де Ментенон». Наконец, во время последней войны останки Франсуазы перенесли в Версаль.
СТРАННЫЕ УЖИНЫ РЕГЕНТА
С женщинами только стыдливые проигрывают.
Как только закрылись глаза Людовика XIV, члены парламента направились в Большую палату, приказали открыть железную дверцу, скрывавшую углубление в стене, и вынули документ, запечатанный восковой печатью. Это было завещание короля.
Первый президент зачитал его: к вящему удивлению присутствующих, обнаружилось, что, вопреки словесно выраженной воле короля, управление делами королевства возлагалось на регентский совет, а герцог Орлеанский назначался всего лишь его председателем.
Второе потрясение ожидало парламент, когда был обнародован состав совета: среди его членов значился герцог Мэнский, сын короля от мадам де Монтеспан и любимый воспитанник мадам де Ментенон.
Итак, это было следствием интриг «старой потаскухи». Понимая, что власти ее придет конец, если регентом станет Филипп Орлеанский, Франсуаза, можно сказать, продиктовала решение королю, с твердым намерением по-прежнему вершить всеми делами через посредство герцога Мэнского.
За несколько часов до смерти Людовик XIV, сожалея о своей слабости, провозгласил племянника регентом; но завещание так и оставалось нетронутым в тайнике.
Филипп не пал духом. «Будучи в высшей степени одарен красноречием, — сообщает нам один из мемуаристов, — он произнес блистательную речь, в которой доказывал, что регентство должно принадлежать ему по праву рождения, а затем предоставил собранию право выбирать между ним и герцогом Мэнским».
После короткого совещания все члены парламента, которых, возможно, пугало возвращение унылой мадам де Ментенон, постановили считать завещание аннулированным.
Значение этого решения трудно переоценить. Из страха перед старой ханжой парламент совершил акт, имевший неисчислимые последствия. Приняв сторону герцога Орлеанского, собрание открыло перед Францией путь вольномыслия, наслаждения и удовольствия. Наша страна, словно охваченная эротическим безумием, вдруг порвала с традицией здоровой плотской любви предшествующих веков и устремилась в изнурительное познание порока.
Едва получив официальное признание в качестве опекуна Людовика XV и регента королевства, Филипп назначил государственным советником верного аббата Дюбуа. Этот священник, «погрязший в распутстве, познавший все пороки и излишества, равно как и сопряженные с ними постыдные последствия», пришел в полный восторг. Достигнув столь высокого положения, он мог теперь безбоязненно дать волю дурным инстинктам.
Отпраздновать назначение он решил оригинальным способом: взять, наконец, в любовницы торговку скобяным товаром с улицы Сен-Рош, на которую уже давно положил глаз. Поскольку муж этой дамы его несколько тревожил, он призвал на помощь одного из своих пажей:
— Переоденься торговцем, — приказал он, — пойди к этому мужлану и пригласи его выпить, чтобы и близко к дому не подходил.
Тот исполнил все в точности. Переговорив около четверти часа, слуга с мужем дружно направились в соседний кабак, тогда как аббат наблюдал за ними из кареты. Убедившись, что место освободилось, он одним прыжком оказался в лавке, а вторым прыжком — у ног своей прелестницы, которой, не чинясь, объяснил причину своего появления. На счастье, торговка скобяным товаром отличалась веселым правом и пылким темпераментом. Предложение ее позабавило: осмотрев аббата и удовлетворившись увиденным, она увлекла его в чулан и отдалась ему на сундуке с платяными щетками….
В дальнейшем аббат стал предпочитать собственное жилище. Каждый вечер он приводил сюда стайку молоденьких белошвеек: он говорил, что ему нравится их «шаловливость»…
Между тем сам регент также установил для себя приятный жизненный распорядок.
В девять утра он садился работать, читал донесения, отвечал на депеши или принимал послов — все это длилось до обеда. После десерта он возвращался в свой кабинет и вел заседания совета; но когда часы били пять, он кланялся своим министрам и, оставив на завтра все дела, уходил, дабы целиком отдаться удовольствиям.
Каждую неделю он менял любовницу, однако все они его обожали. Подобный успех у женщин изумлял принцессу Пфальцскую:
«Мой сын, — писала она, — не красавец и не урод, при этом у него совершенно отсутствуют качества, за которые его можно было бы полюбить; он не способен испытывать страсть, и все его привязанности недолговечны. Да и манеры его не настолько любезны или обольстительны, чтобы он мог заставить полюбить себя. Он крайне нескромен и рассказывает обо всех своих приключениях; я сотни раз говорила ему, что не понимаю, отчего женщины бросаются за ним толпами, тогда как им следовало бы бежать от него без оглядки. Однако он отвечал мне со смехом: „Вы не знаете нынешних распущенных женщин. Им доставляет удовольствие, когда мужчины рассказывают, как спали с ними!“
Расслабившись с одной из своих любовниц, регент порой совершал небольшую прогулку до Люксембургского дворца, где жила его дочь, герцогиня Беррийская, а в девять часов вечера собирал в Пале-Рояле друзей на один из тех знаменитых ужинов, о которых все историки повествуют с воодушевлением и восторгом.
«На подобных ужинах присутствовали друзья и любовницы регента, любовницы друзей и друзья любовниц»
Этот кружок состоял из дюжины дворян, которых принц отличил и приблизил к себе: большей частью это были законченные негодяи, достойные виселицы, «и по этой причине, — говорит Сен-Симон, — он и называл их не иначе, как своими висельниками».