От войны до войны
Шрифт:
Сумасшедший? Похоже. Только сумасшедший мог заявиться в черном балахоне на могилу Эсперадора, да еще ночью. Хотя, можно подумать, она пришла днем.
– Сударь, не могли бы вы оставить меня одну?
– Нет, – покачал головой еретик, – это опасно. Для тебя.
– Я не боюсь покойников! – отрезала Матильда. – А от разбойников у меня есть пистолет.
Пистолета у нее не было, и зря. Больше она без оружия из дому ни ногой. Монах не опасен, но все равно ночью нет ничего лучше заряженного пистолета. Если ты, разумеется, не в постели с любовником.
– Разбойников здесь нет, – священник придвинулся
Уйти? Еще чего! Она пришла к Адриану, и никакие сумасшедшие аспиды ей не помешают.
– Его здесь нет, фокэа, – тихо произнес олларианец, – нет и никогда не было. Его вообще нигде нет. Но ты есть, и он хотел, чтобы ты была. Он виноват перед тобой, но он не мог иначе. Он был восьмым и стал первым из семи, он искал девятого и не нашел, а тот был рядом.
Какой бред! Это слишком даже для сумасшедшего, бродящего ночью по кладбищу в черных тряпках. И что все-таки значит «фокэа»?
– Никто из четверых не станет Одним, а Один может заменить любого, – безумец продолжал говорить внятно и торопливо, – только кровь помнит, фокэа, кровь, а не разум. Было четверо и один. Старый долг не заплачен, старые раны не залечены, а время на исходе.
Кэртиана смотрит в Закат и ждет, долго ждет. Спасение может родиться лишь из гибели, ведь проклятие родилось из спасения, и ничто не ушло до конца. Ты должна знать, что цена Зверя – жизнь. Имя Зверя забыто, а Зову цена – смерть.
Зверь?! Сумасшедший он или нет, но вещи говорит странные. Таким тоном не скажешь «зверь заяц» и даже «зверь лев», а вот «Зверь Раканов» запросто, но ведь его нет, только нелепые старые рисунки. Как же она ненавидела герб Раканов, это четырехглавое чудище с птичьими крыльями и щупальцами морской гадины, и еще больше ненавидела тех, кто размахивал этим старьем.
– Идем, фокэа…
– Как вы меня называете?
– Так, как должно.
– Ну нет, – разговор одновременно бесил и интриговал, – у меня есть имя…
– Здесь, – перебил олларианец, – имен не называют. Идем, и чем скорее, тем лучше.
Твою кавалерию, ведь не отцепится! Ладно, она дойдет с ним до ворот, а потом… Что «потом», Матильда не решила – звать сторожа глупо и пошло, идти домой? К Роберу? Выждать и вернуться? Поглядим.
– Поторопись, фокэа, – бледное лицо было напряжено, – мы можем беседовать и по дороге.
– Вы сумасшедший? – прямо спросила Матильда.
– Возможно, – а вот улыбается он так же, как Адриан. Сын? Племянник? Но почему в черном?!
– Хорошо, – решилась Матильда, – идемте, но будь я проклята, если что-то понимаю.
– Ты не проклята, – утешил попутчик, – вернее, проклята не ты, хотя от этого не легче. Нам нужно спешить.
Нет, из них двоих кто-то точно рехнулся, а вернее всего, оба!
Странное растение качало дырчатыми листьями, и на стене шевелилась причудливая тень, похожая на оживший узор со старой шкатулки. Надо спросить, откуда привезли это деревце… Больше он его не увидит, и это правильно, а то он начал привыкать к этому заполненному цветами дому и его странной хозяйке. Робер Эпинэ повернулся к Лауренсии, та лежала с закрытыми глазами, но спала ли? Мэллит наверняка не спит. Бросать девочку в эту ночь одну было подло, но они с Альдо слишком много выпили, он не мог в таком виде показаться гоганни.
В старых легендах рыцари кладут меж собой и любимой меч. Говорят, это помогало, но маркиз Эр-При не Корнел Безупречный, он себя переоценил, вообразив, что сможет жить под одной крышей с Мэллит и вести себя, как брат. Из него такой же брат, как из Ворона – праведник! Счастье, что подвернулся ключ от дома Лауренсии, но как дотянуть со своей любовью до Алата. Две недели в пути у всех на глазах…
Робер прикрыл глаза, кто бы мог подумать, что Альдо окажется таким хитрецом, а он считал сюзерена чуть ли не младшим братом. Альдо Ракан изменился, но разве он сейчас такой, каким был до Сагранны и до восстания? Это зверь рождается зверем, человека зверем делают другие люди, но кто превращает людей в хогбердов и кавендишей? Уж лучше быть зверем или таким вот дырчатым деревом, качать себе листочками, иногда цвести…
Под окном громко и гнусаво возопил ночной сторож, сообщивший, что все спокойно. Спокойно, как в могиле! Агарис – мертвый город, и он пьет жизнь из живых, отсюда надо бежать, и они бегут. Как крысы с обреченного корабля. Как крысы и вслед за крысами. Странно, каждый раз, приходя к Лауренсии, он ждал встречи с достославным, но Енниоль исчез. Куда? Неужели он их бросил? Если так, почему? Решил, что игра не стоит свеч? Испугался? Понял, что посадить Альдо на трон не удастся? Или потерявшим ару гоганам не до игр с чужеземцами? Но почему не прийти и не сказать, ведь они стали почти друзьями. С гоганами ладить можно, и с кагетами можно, и с бириссцами… Вот «истинники», те и впрямь отвратительны, но они тоже отстали. Он хорошо придумал с Адгемаром. Даже странно, с его хитростью и провести магнуса.
Мы верим тебе, сын мой, ибо нельзя солгать под взглядом Его…
Сила «божьих мышек» не от Создателя, иначе впору кинуться на шею Леворукому… Мэллит говорит, из сгоревшей ары глядят кошачьи морды. Закатные твари? Что они забыли в доме Жаймиоля, почему явились именно в тот день? Как же, должно быть, перепугалась Мэллит, она до сих пор боится, а он бросил ее одну, свинья! Свинья и трус!
Робер приподнялся на локте, узорчатые тени продолжали свою пляску, сторож ушел, его вопли почти стихли. Нужно идти домой, его ждут, он нужен… Нужно, но не хочется. Ощущение покоя исчезло, накатились тревога и тоска. Эпинэ знал, что должен встать и идти, и одновременно понимал, что лучше б ему остаться. Талигоец заставил себя опуститься на подушки, понимая, что не выдержит и уйдет. Это глупо, опасно, подло по отношению к женщине, которую он больше не увидит, но это сильнее его…
– Не стоит бродить ночами, – пахнущая травами рука легла на плечо Робера, – ночь создана не для прогулок.
Для чего именно созданы ночи, Лауренсия объясняла не словами, но делом. Отвечая на поцелуй, Робер успел подумать, что это тоже в последний раз…
– Сударь, – запыхавшаяся Матильда все-таки пыталась продолжать разговор, – я не понимаю ничего из того, что вы говорите. Кто из нас сошел с ума?
– Никто, – олларианец отвечал спокойно и по делу, но женщине казалось, что он не на шутку встревожен, – просто ты не понимаешь, что я говорю. Так и надо.