Отбор для неудачницы
Шрифт:
Из оплавленной дыры на пол лились полыхающие ошметки. Матка стала отступать, но Джер тут же поймал ее в ледяную ловушку, не позволив сбежать, а я снова ударил. И снова зеленое пламя разорвало затхлый мрак.
Черное пузо всколыхнулось и лопнуло, как перезревший помидор. Недозревшие яйца скукоживались, трескались, выплескивая свое уродливое содержимое.
Тварь забилась. Зеленое пламя ее убивало. Не знаю каким образом, но Ксана дала мне оружие против этой нечисти.
Я палил не жалея, не останавливаясь, до тех пор, пока от порождения
***
Когда с маткой было покончено, Ксана отпустила меня и отошла в сторону.
— Как ты…
Я не успел договорить, как один с коконов треснул, и на пол выплеснулось его темное содержимое, сначала уродливой кляксой, потом принимая знакомые очертания. Мильган.
Из самых маленьких коконов вылуплялись мильганы, что же тогда в больших? Прядильщики? Или кто-то пострашнее?
— Не трать время на вопросы, — Ксана кивком указала на тварь, — у вас есть дело поважнее.
Надо же какая. Еще и распоряжения отдает!
Хотя она права. Проще выжечь все коконы, пока они еще спят, чем потом воевать с проклюнувшимися тварями. Джер уже морозил, разбивая одно за другим, я тоже к нему присоединился. Мой огонь перестал быть зеленым, лишь изредка проскакивали изумрудные языки, озаряя все яркими всполохами, а я никак не мог отделаться от ощущения, что чего-то не хватает.
— Вон там еще висят, — ледяной указал куда-то в сторону, — штук десять, наверное.
Мы направились туда. Потом к следующей грозди, и так дальше по кругу. В склепе воняло паленой тухлятиной так сильно, что уже начало щипать глаза и першить в горле. Как в старые добрые времена, когда у барьера приходилось зачищать подземные гроты. Ненавижу этот запах.
Обратно мы вернулись, когда с коконами было покончено. Меня мотало, будто я был пьян. То ли от того, что резерв снова выпотрошил, так толком и не восстановившись после прошлого раза, то ли от того, что Ксана влила в меня какую-то непонятную магию, когда заставила огонь позеленеть.
Так или иначе, но я устал. Смертельно. Джера тоже поматывало из стороны в сторону. Повторная зачистка этого проклято подземелья далась нам непросто.
— Будто снова на службе оказались, — хмыкнул он, осматривая то, что осталось от уродливых зародышей.
— Один в один, — я усмехнулся, — вроде все. Пора возвращаться. Где Ксанка?
Действительно, где она? Тут же стояла, рядышком.
Обернувшись, я заметил ее рядом с черной лужей на полу.
— Эй! — заорал во весь голос, когда заметил, как она руку тянет, — не тронь!
Ксана замерла, медленно подняла голову и посмотрела на меня. Я не помнил, какие глаза у нее были до этого, но сейчас они светились нестерпимой зеленью.
— Не смей! — снова окликнул, когда увидел, как она опускается на колени рядом с трепещущим, пока еще закрытым, проходом. — это опасно!
Она никак не отреагировала, на мое предупреждение.
Прикоснулась.
Черная,
Дура! Засосёт ведь!
Снова рывок, и рука ушла в темноту почти по локоть.
Я со всех ног бросился к ней, но не добежал. С размаху налетел на невидимую преграду.
— Что ты творишь? — от злости кулаком ударил по прозрачной стене, и в сторону пошли зеленые разводы, как круги по воде, от брошенного камня.
— Ксана!
Она глянула на меня снова. Чуть насмешливо, даже ласково.
А потом запела.
Это даже не песня. Мотив, напеваемый сквозь стиснутые зубы.
Без слов. Но от этих звуков внутри узлом все стянусь.
Будто голоса звериные, тихие, мелодичные, отзывающиеся в каждой клеточке, вытаскивающие на поверхность то, что скрыто — дикое, первобытное, кристально чистое в своей ярости.
Я не мог пошевелиться. Только глаза скосил в сторону, на Джера. Он тоже стоял, как истукан возле невидимой стены. Смотрел. Слушал.
Да что это за чертовщина?
Черной луже песня не понравилась. Поверхность пошла пузырями. Они лопались, разбрызгивая во все стороны ядовитые брызги. Среди пузырей проступали чьи-то морды, тела, конечности. Твари рвались в наш мир, но не могли пробить тонкую, как пленка, завесу.
А Ксана все пела. Громче и громче. Пока эти странные, гортанные звуки не заполнили все вокруг, отражаясь от обожженных камней, уходя в бесконечность.
Ей было больно. Я видела, как она морщилась, когда вокруг руки пузырей становилось больше. Что-то, спрятанное от посторонних глаз, сжимало ее, давило, пытаясь утянуть за собой. Ксана дрожала, но продолжала сидеть, склонившись над зловещей жижей.
Дурочка. Беги!
Но я знал, что она не побежит, доведет дело до конца, чего бы ей это не стоило.
Я никак не мог понять в чем смысл ее действий. И подойти к ней не мог, чтобы оттащить от этого болота — преграда на моем пути стояла на смерть. Я пытался ее сжечь — ничего не выходило, огонь гас, словно из него все силы высасывали.
Ксана дернулась, зажмурилась, сморщив нос. Наверное, от боли, но петь не прекратила, а потом начала медленно вынимать руку. Мне подурнело, когда увидел кожу, исполосованную когтями, отпечатки зубов, похожие на воронки, ярко-алую кровь, смешанную с чернотой.
Здоровой рукой она начала сгребать пыль и пепел, а вместе с ними и черные края. Лужа уменьшалась на глазах.
Твари в Запределье бесновались, чувствуя, как зарастает, затягивается тонкое место. В сантиметре от невесты, в тщетных попытках разорвать преграду, поднялась страшная голова с беззвучно разеваемой пастью и потянула к девушки свои отростки. Ксана даже не сдвинулась, только руку на голову положила, и легко, не напрягаясь, запихала чудовище обратно, будто кота, пытающегося вылезти из лукошка.