Отчаяние
Шрифт:
Во второй спальне я обнаружил двоих охранников, у-мужчин: один полностью одет, другой, видимо, спал. Обоим, судя по всему, выстрелили прямо в лицо. Я был в шоке – не дурнота накатила, а какое-то оцепенение, – но наконец пришел в себя и начал снимать. Может быть, в конце концов состоится суд, а если через минуту отель превратится в груду развалин, больше никаких доказательств не останется. Крупным планом снял трупы, потом прошел по комнатам, снимая все без разбору в надежде запечатлеть как можно больше деталей – чтобы впоследствии можно было полностью восстановить обстановку.
Дверь ванной оказалась закрыта. А вдруг – мелькнула идиотская надежда – был четвертый, свидетель, но ему удалось спрятаться? Я подергал ручку, готов был уже прокричать что-то подбадривающее,
Несколько секунд я стоял, не шелохнувшись, не в силах поверить, – а потом испугался. Я боялся двинуться.
Потому что услышал дыхание. Тихое, неглубокое, не очень ровное. Будто кто-то пытался совладать с собой. В нескольких сантиметрах от меня.
Я не мог отпустить ручку; пальцы намертво свело. Я положил левую ладонь на прохладную поверхность двери, примерно там, где могло находиться лицо убийцы, – словно надеясь прощупать его контуры, измерить расстояние от кожи до кожи, услышать, как вибрирует, будто крича, каждое нервное окончание.
Кто он? Кто убийца? Кто сумел заразить меня рукотворной холерой? Какой-нибудь незнакомец, мимо которого я прошел в транзитном зале в Пномпене или в запруженном народом универмаге в дилийском аэропорту? Сидевший рядом со мной на последнем участке полета полинезийский бизнесмен? Индрани Ли?
Меня трясло от ужаса. Еще секунда-другая – и готово, пуля в черепе! И все же какой-то частью своего существа я отчаянно желал открыть дверь и увидеть.
Я мог бы передать это в сеть в живом эфире – и уйти в мир иной, совершив блистательное разоблачение.
Снова прогремел взрыв, совсем близко. От ударной волны здание содрогнулось с такой силой, что дверь едва не соскочила с петель.
Я повернулся и бросился бежать.
Путь из города оказался тяжким испытанием, но, наверное, по-иному и быть не могло. Здесь, в толпе, было заметно, что все до единого не меньше меня охвачены ужасом, всех одолел приступ клаустрофобии, всем не терпится двигаться быстрей – и все же люди хранили упрямое, вызывающее терпение, процессия ползла вперед, как новичок-канатоходец, размеряя каждое движение, обливаясь потом от напряжения, обмирая от страха и обуздывая страх. Где-то надрывно плакали дети, но взрослые вокруг меня, когда стихал грохот очередного сотрясающего землю взрыва, говорили осторожным шепотом. Вот-вот – с замиранием сердца ожидал я – рядом с нами обрушится здание, погребая сотню людей под обломками и повергая еще сотню в паническое бегство; но мы благополучно миновали дом за домом, и по прошествии двадцати мучительных минут полоса бомбежки осталась позади.
Процессия все шла. Долго еще, скучившись, как стадо, двигались мы плечом к плечу – ни замешкаться, ни остановиться, только шагать, шагать – но, выйдя за пределы густо застроенных предместий и очутившись в промышленной зоне, где между складами и заводами тянулись обширные пустыри, смогли вздохнуть свободнее и нарушить строй. Плотная толпа рассеивалась, и я разглядел вдалеке, в головах колонны, полдюжины квадроциклов и даже движущийся электрогрузовик.
К тому времени мы шли уже около двух часов, но солнце стояло еще невысоко. Теперь, когда люди двигались не так скученно, нас овевал прохладный ветерок. Настроение понемногу поднималось. Несмотря на масштабы исхода, настоящих стычек я пока не видел. Самое худшее, что довелось мне наблюдать, это муж и жена, громогласно обвиняющие друг друга в неверности. Они были в ярости, но, тем не менее, шагали бок о бок и несли за углы завернутый в оранжевую палаточную ткань узел с пожитками.
Эвакуация явно была отрепетирована – или, по крайней мере, широко и детально обсуждалась задолго до вторжения. Гражданская оборона, план D: отход на побережье. И эта тщательно спланированная эвакуация, с палатками, одеялами, питающимися от солнечных батарей плитами, не воспринималась здесь как катастрофа – а ведь почти в любом другом месте ее восприняли бы именно так. Мы приближались к рифам и океаническим фермам, основному источнику пищи на острове. Протянуть сюда трубопровод с пресной водой и канализационные отводы было совсем несложно. Если бы самым мощным оружием массового уничтожения в современных войнах были жизнь под открытым небом, голод, обезвоживание и болезни, население Безгосударства оказалось бы перед всеми этими бедствиями во всеоружии.
Одно беспокоило: бандиты наверняка все это прекрасно понимают. Если целью бомбежки было выкурить нас из города, они должны отдавать себе отчет, что это – не такая уж суровая напасть. Может, рассчитывают, что выборочных съемок исхода будет достаточно, чтобы подтвердить перед всем миром политическую несостоятельность Безгосударства, и тогда, без всякого сомнения, – сниму я голодающих и больных дизентерией или нет – позиции стран, выступающих против бойкота, станут куда более уязвимы. Только меня не оставляло жутковатое подозрение, что «Ин-Ген-Юити» не удовольствуется выдворением тысяч людей в палаточные городки.
Отснятый в номере Буццо материал я, снабдив соответствующими комментариями, отослал в ФБР и в головной офис охранной фирмы в Суве, чтобы оповестили семьи погибших и развернули расследование, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Посылать копию в ЗРИнет я не стал – не столько из уважения к скорбящим родственникам, сколько из нежелания выбирать: признавать ли перед Лидией, что я скрыл некие факты о Мосале и антропокосмологах, или подать преступление так, будто я и понятия не имею, почему был убит Буццо. Так ли, этак ли, как ни крути – облажался я по полной программе, и все же, по возможности, хотелось оттянуть неизбежное еще хоть на пару деньков.
Наш неспешный поход продолжался уже часа три, когда вдалеке замаячило многоцветное пятно. Как выяснилось вскоре, впереди на несколько километров раскинулся мозаичный узор из обширных ярко-зеленых и оранжевых квадратов. Но вот осталось позади центральное плато, местность полого понижалась к побережью. То ли из-за того, что дорога пошла под уклон, то ли просто путешествие подходило к концу, но идти стало легче. Спустя полчаса шагавшие рядом люди остановились и принялись ставить палатки.
Я присел на чемодан, перевел дух, потом, повинуясь чувству долга, снова начал снимать. Отрабатывались ли заранее действия на случай эвакуации, нет ли – но сам остров, казалось, вовсю помогал беженцам; то, как устраивали лагерь, больше напоминало процесс установки недостающих деталей в какую-то хитроумно сконструированную машину; палатки выглядели логическим завершением пейзажа, голая известковая поверхность будто испокон веков была предназначена именно для этого; действия четки и отлажены, ничего похожего на отчаянные попытки соорудить импровизированный бивак в чрезвычайных обстоятельствах. Достаточно капли сигнализирующего пептида – и тут же вгрызутся в скалы, прорывая путь к укрытым под землей водопроводящим магистралям, мириады литофилов. Понаблюдав за установкой насосов, после третьего я научился распознавать зеленовато-голубые спиралевидные прожилки, обозначающие наиболее удобные для устройства колодцев участки. С канализацией пришлось повозиться подольше – туннели были шире и глубже, точки подсоединения дальше отстояли друг от друга.
Какой контраст с сумасшествием Неда Ландерса, миллионера, собирающегося выжить, питаясь автомобильными покрышками: та же биотехнологическая автономия, но без крайностей и паранойи. Надеюсь, что работавшие десятилетия назад в «Ин-Ген-Юити» калифорнийские анархисты, отцы-основатели Безгосударства, дожили до сегодняшнего дня и имеют возможность воочию убедиться, как исправно их детище служит своему назначению.
К полудню, когда над подающими воду насосами раскинулись ярко-синие навесы, над отхожими местами – красные палатки, и даже примитивный пункт первой помощи соорудили, я, кажется, в полной мере уяснил себе, что имела в виду врач, когда советовала не считать себя прозорливее местных жителей. Я посмотрел карту разрушений города; ее больше не обновляли, но, согласно последним зафиксированным данным, свыше двухсот зданий – в том числе и наш отель – были разрушены.