Отчаянный человек
Шрифт:
— Ничего подобного? Вы сами понимаете, что опасны не боковые стенки, a передняя и задняя. Я знал в Новоузенске одного человека, который, единственный из сотни, остался жив только потому, что бродил во время крушения по коридору вагона. Семенов его фамилия. Электротехник.
Мы с Незапяткиным молча поглядели друг другу в глаза и, без слов, поняли один другого.
Посидели для приличия
— Совсем нога затекла. Пройтись, что ли.
— И я, — вскочил Незапяткин. — Пойдем покурим.
Когда мы вышли в коридор, Незапяткин сказал, подмигнув:
— А ловко я это насчет курения ввернул. Так то просто — было неудобно выйти. Он мог бы подумать: трусы, мол. Испугались. Верно?
— Конечно.
— А у него, однако, дьявольские нервы. Действительно, сознавать, что каждую минуту тебя может исковеркать, зажать, как торговую книгу в копировальном прессе — и в то же время хладнокровно рассуждать об этом.
— Посмотри-ка, что он делает?
Незапяткин пошел взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложил:
— Лежит чивой-то на диване с закрытыми глазами.
— Давай станем тут. Ближе к средине.
— А симпатичный он. Верно?
— Да. Милый. Такой… предупредительный.
Чем дальше, тем душнее было в вагон. Чувствовалось приближение юга.
— Что, если мы откроем окно? — прервал я. — В степи такая теплынь.
— Не открываются окна. Вагон еще на зимнем положении.
— Постой… А вот это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.
— Ножичком бы. Не увидит никто?
— Ничего. Потом скажем, что нечаянно.
Рама с легким стуком упала — и нам в лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.
— Какой воздух! Чувствуешь! Вот, что значить Кавказ!
— Бальзам!
Мощные горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской веяло от теплого воздуха и жирной пахучей земли.
… Часа два простояли мы так, почти не разговаривая, разнеженные, задумчивые. Сзади нас раздался голос:
— Что это вы тут делаете?
Наш сосед по дивану стоял за моей спиной.
— Чувствуете, какой воздух? — спросил я.
— Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.
— Нет, — возразил Незапяткин. — Все окна заделаны по зимнему положению. Это единственное.
— Вот он, Кавказ-то! — задумчиво заметил не знакомец. — Красивый, экзотический, как змея-пифон, но и ядовитый, как эта змея! Так же могущей ужалить.
— Почему?
— Кавказ-то? Ведь это разбойничья страна. Вот вы, например, стоите у окна, тихо беседуете, и вдруг из-за того камня — бац! Пуля в висок, и вы без крика валитесь на пол.
— Кто же это… может?
— Ясно, как день: туземцы. Да вот вчера в газетах… не читали газет?
— Нет.
— Ну, как же. Таким точно образом стоял еврей, настройщик роялей, у открытого окна. «Свежим воздухом дышал…» Бац! И не пикнул. Айзенштук фамилия.
— Да за что же, Господи!
— Абреки. Это у них молодечество. Кто больше пассажиров настреляет, тот большим уважением в ауле пользуется. Кто меньше десятка уложил, за того ни одна девушка замуж не пойдет.
— Чёрт знает что! Закроем окно, Незапяткин,
— А позвольте-ка, я рискну, — хладнокровно сказал незнакомец, облокачиваясь на узенький подоконник. — Послушайте… если меня тяпнет пуля… возьмите мои вещи и отошлите в Тифлис на Головинский проспект, 11 — Михайленко.
Никогда я до сих пор не видел, чтобы завещания составлялись с таким самообладанием и быстротой.
Для очистки совести мы попытались уговорить нашего сумасброда отойти от рокового окна, но он был непреклонен.
Выходя в Тифлисе из вагона, мы наткнулись на высокую красивую даму, встречавшую нашего сумасброда.
— Ну, как доехал? — спросила она, целуя его.
— Замечательно. Пока попадаются такие поразительные спутники, как эти двое (он указал на нас) — по русским железным дорогам еще можно ездить.
Усаживаясь на извозчика, Незапяткин сказал мне:
— Слышал? говорит: поразительные… Мы ему наверное, тоже понравились? Как ты думаешь?
Я пожал плечами.
А чем же мы плохи?