Отчуждение. Роман-эпопея
Шрифт:
И этот период сладчайшего отчуждения длился годами. Мгновение растянулось на годы и годы — я испытал нечто похожее на отчуждение от времени. В результате я стал испытывать проблемы с определением собственного возраста. Я был втайне от других до неприличия молод.
Иными словами, произошло отчуждение и от возраста. Именно в этот момент, когда я, сорокалетний, считал, что мне все еще двадцать с хвостиком, позвонил папа и тактично напомнил, что человек смертен. Про мир его праху, я уже, кажется, говорил. Не буду повторяться, чтобы не показаться сентиментальным. К тому же повторения в романе недопустимы.
Кстати, первая буква имени Соломон всегда напоминала мне с намерением разомкнутый круг.
Глава X. Круг третий: Мау
Мау я увидел на похоронах отца. Признаться, я был в неведении относительно того, кого же она считает своим отцом. Кто для нее умер: отец или чужой человек? С одной стороны, узнать, что скончался не ее папа, просто хороший дядя, было бы для нее приятной вестью; а с другой стороны (я всегда мыслил ответственно, то есть диалектически, рассматривая вещи всесторонне), есть ли у нее настоящий папа? Лишать людей иллюзий, не говоря уже о том, чтобы организовывать утрату близких и родных, было для меня давно пройденным этапом. Ситуация была деликатной.
— Привет, Мау, — сказал я, глядя на поразительно свежую, спокойно прекрасную женщину, выделявшуюся в темной толпе своим светлым платьем. — Привет, сестра.
— Здравствуй, Вадим. Как я рада тебя видеть. Думаю о тебе каждый день. Но ты ведь мне не брат. Умер твой отец, а не мой. Разве ты не знаешь об этом?
— Знаю.
— Но ты не хотел говорить мне об этом… Понятно. Оберегал меня. Значит, тоже думал обо мне каждый день. Мне обо всем рассказала мама.
— А мне отец.
— Прими мои соболезнования.
— Спасибо.
— И я… Я тоже принимаю соболезнования. Он меня очень любил, да-да. И я его тоже любила. Это и моя потеря.
Мы обнялись. И я почувствовал, как бьется ее сердце. От нее исходил гармонирующий с ее обликом аромат: пахло незнакомыми мне, волнующими душу духами, в которые я тут же влюбился, отдав должное ее вкусу. Духи были легкими, дразнящими обоняние богатыми роскошными оттенками (то есть слегка «тяжеленькими») и не приторными. Чего ж вам больше?
— Ты замужем, Мау?
— Я была замужем. Долгое время жила за границей.
— А сейчас?
— Опять собираюсь замуж.
— За француза?
— Бери выше: за русского. Они сегодня богаче французов.
— За кого же? Я знаю многих русских.
— Как ни странно, ты его действительно знаешь. За того господина, с которым ты меня познакомил когда-то. Он до сих пор от меня без ума.
— Печень? Ты будешь мадам Печень? Мау, с ума сойти!
— Никогда. У меня неразменная фамилия Локоток, фамилия первого мужа матери.
— Это и моя фамилия…
— А как поживает Лора? — Мау оставила мои тихие слова без внимания.
— Она тоже по второму кругу замужем.
— Не за тобой ли?
— Мау, посмотри на меня: похож я на мужа вообще и на мужа очаровательной Лоры в частности?
— Ты очень даже годишься в мужья. Не надо из-за ложной гордости преуменьшать свои достоинства. Я всегда жалела, что ты мой брат.
Я просто обомлел. И это та самая глупая девчонка, у которой был высокий бюст и прелестный зад? Где они, кстати? Только теперь я понял, в чем еще изменилась моя подруга. Она похудела («На двенадцать килограммов», — с удовольствием прокомментировала Мау.) Нет, не так. Здесь надо говорить не о весовой характеристике, а об изменении облика. Дело не в том, что она сбросила двенадцать килограммов; она стала другой. Тоньше, интереснее.
— Значит, у тебя с Лорой не сложилось…
— Не срослось.
— Это редкая женщина, я многому у нее научилась.
— За Лору тебе отдельное спасибо. Она оказалась хорошим человеком.
— Теперь ты знаешь, кто такой хороший человек?
Она помнила и это. Что ж, в пору первой молодости я со многими с удовольствием делился своими философскими изысканиями. Особенно с теми, кто приглянулся мне своим бюстом или задом.
— Знаю. Но об этом как-нибудь потом.
Я действительно вывел формулу хорошего человека: это тот, кто признает «принцип русского хомячка», однако из чувства достоинства старается всеми силами опровергать этот принцип (посмеиваясь при этом над собой); к тому же он всегда говорит: мне, пожалуйста, «один кофе» и «одну булочку», понимая, что от него ждут «одно кофе» или, на худой конец, — «один булочка». Хороший человек — это плохой способ добиваться в жизни успеха.
Решив одну, я нажил себе другую проблему: я не знал, может ли хороший человек быть хорошим мужем? Или, по крайней мере, хорошим отцом?
Сентябрьское солнце ярким раскаленным уголечком, словно выскользнувшим из натруженных ладоней Всевышнего, мягко оседало в пепельно-серую муть. Папа ушел в мир иной. Однако в душе моей зарождалось и восходило новое маленькое светило: я чувствовал, что за мной, справа, на полшага позади меня, с той стороны, где заходило солнце, тихо следовала женщина, одно присутствие которой как-то меняло мою жизнь. Стоило мне повернуть голову — и я ловил внимательный взгляд серых глаз. Это мешало мне сосредоточиться на горе.
На похоронах отца я познакомился со своей тетей Жанной (той, которая чуть не стала Екатериной Великой); я не видел ее никогда прежде.
— Бедный мальчик, — сказала она, едва взглянув на меня, своего племянника. — Тебе достался непутевый отец.
Я решил, что не увижу тетю Жанну до ближайших семейных похорон. Я был бы вовсе не против, чтобы собрались мало знакомые друг с другом люди, то бишь близкий родственный круг, по поводу ее собственной кончины.
Как ни странно, в кругу родственников встретил я и Леду.
— Это же все-таки был дедушка нашего сына, — сказала она в ответ на мой удивленный взгляд. Вежливость и ритуальность всегда были ее сильными сторонами. По этой части ее было невозможно в чем-либо упрекнуть.
— Ну, как ты? — вежливо поинтересовалась она в ответ на мое молчание.
Я пожал плечами. Что можно было ответить на такой глобальный вопрос?
— А как Федор? — полюбопытствовал я, вспомнив, что связывало меня с этой женщиной.
— Он дружит с девочкой, — сказала Леда.