Отчуждение. Роман-эпопея
Шрифт:
Он ткнул пальцем в глянцевый журнал, где была перепечатана нашумевшая в узких кругах научно-популярная статья, с которой я был знаком.
— Ученые утверждают, что через каких-нибудь сто тысяч лет люди отчетливо поделятся на два подвида: с одной стороны, богатые и сильные; с другой — нищие и слабые. Элита и генетический мусор. Альфа и омега. Об уме и благородной нищете, обратите внимание, здесь ничего не сказано. Почему? А потому что сильные и богатые — это и есть умные. Женщины, красивые, породистые самки, выбирают будущее. Она не меня выбрала; она выбрала породу людей, подвид, который есть уже сегодня. Мы едим качественную, биологически активную пищу, а не набиваем брюхо бульбой; мы энергичны, мы любим красивых женщин, наш IQ, показатель интеллектуального развития, зашкаливает за ваши средние показатели… Любовь — это язык слабых. Очень хотел бы посмотреть на ваше потомство лет эдак через сто тысяч, амиго, то бишь омега.
Он грубо хохотнул, словно альфа-самец, как тогда, на лавочке, во время нашей первой встречи.
— Это философия хомячка, — сказал я задумчиво. — Чрезвычайно умного, но все же хомячка. Мои аплодисменты.
— Хомячок — это что-то вроде «один булочка», господин философ?
— Что-то вроде. И все же… После вашей сделки Сара встретила меня, и мы говорили о любви, — в мою победную интонацию закралась противная беспомощность.
— Вы были любовниками?
— Нет.
— Вы меня разочаровываете. Если женщина говорит с вами о любви, значит, она сожалеет, что вам недостает денег. Она прощается с вами и тешит себя: женщинам свойственна сентиментальность. Итак: сколько? Только не скромничайте.
Я давно заметил: всегда приятно видеть человека, принявшего твердое решение. Мне катастрофически не хватало тупой твердости, магически действующей на людей. С другой стороны, горе от ума, муки сомнений — вот к чему должны стремиться альфа-люди, если они, конечно, не желают превратиться в свою родную противоположность — омегу.
— Это не я скромен; это вы не изволите замечать моих исключительных достоинств. Зачем вы мне предлагаете деньги, если уверены, что она все равно будет вашей?
— Ради блага ближнего своего. Как и всякий циник, я не чужд благотворительности, приносящей скромные, но стабильные дивиденды. Мои деньги опять позволят вам стать братом и сестрой, так сказать, обрести утраченное. Прямая выгода всем нам.
Он засмеялся, блеснув оскалом, и надел маску Сатаны. Дежавю. На столике стояло два пустых стакана. Я поднялся и, не прощаясь, вышел, полагая, что отчуждение между нами легло вечное и непреодолимое.
Нас разделила не только родинка Мау; мы были разными видами живых существ. И не надо было ждать целых сто тысяч лет.
Вот оно, свершилось. Альфа и омега.
Глава XIV. Падение в пропасть
Небрежные разводы перистых облаков легкими узорами покрывали огромно-синее, утомленное небо. Ржаво-оранжевый уработавшийся диск солнца, словно с небольшим механическим усилием, погружался за кромку леса. Яблони, усыпанные красными плодами, горели как гроздья рябин.
Но вот солнце исчезло, краски потухли, стало прохладно, почти холодно. Дали были тронуты нежным сизоватым туманом.
Я целый день ждал заката. И это зрелище состоялось — буднично и неповторимо. Я соприкоснулся с вечностью.
Только после этого я набрал телефон Сары.
— Ты где? — спросила она после секундного молчания — и я вновь подивился ее чувству дистанции, чувству пространства и времени, чувству присутствия другого мира рядом со своим: по ее дыханию я понял, что она тонко чувствует мое состояние.
— Я в усадьбе деда, — сказал я.
— Но ведь это же так далеко от Минска! Где это?
— Под Уздой. Забыла? Я думал, расстояние, на которое я удрал от тебя, сделает нас ближе. Приезжай. Нам это место не чужое.
— Не могу. Я тоже «под уздой»: связана клятвенным обещанием. Я выхожу замуж.
— За кого? — глупо спросил я и тут же покраснел.
— Как за кого? За Вадима.
— За которого из двух? За него или за меня? Я ведь тоже Вадим, если мне не изменяет память.
Она засмеялась невеселым смехом, смехом человека, который сбросил с плеч своих груз почти неразрешимых проблем и теперь наслаждается грустной определенностью. Кроме того, чувствовалось, что сейчас ее устраивает моя способность шутить и вообще принимать легкий тон: значит, я тоже пережил эту ситуацию, справился с собой. Я тоже в полном порядке. Что ни говори, всегда приятно осознавать, что ты не стал причиной несчастий другого (молчи, добрейший Хомячок, заткнись, грызун).
А я боялся, что она вот-вот догадается о том, что я должен был скрывать: я не знал, за кого она собирается замуж, хотя предполагалось, что мы должны понимать друг друга; более того, предполагалось, что нормальный человек давно уже должен знать единственно правильный ответ.
— За своего суженого.
— За меня, что ли? — у меня отлегло от сердца, хотя тон был на всякий случай легкомысленным.
— Нет, ты у меня любимый, а я выхожу замуж за суженого.
— За Вадима-Сатану, будем откровенны?
— За Вадима Ипполитовича Печень, уважаемого бизнесмена, вип-персону. Вип-вип — ура…
Чтобы не дать себе опомниться, я произнес без паузы, входя в роль «того, кому уже все давно было известно», в роль по-хорошему завидующего Пьеро:
— Собираешься родить ему двух мальчиков?
— Нет, одну девочку.
— Разве в брачном контракте не упомянуто двое чудных сорванцов?
— Это он тебе сказал? Планы мужчин интересуют меня постольку, поскольку становятся способом реализации моих планов.
Она была спокойна, уверена в себе, а легкая обида, которой она расчетливо не прятала, делала ее окончательно правой; я же был виноват уж тем, что позволил себе насмешку над святым — над еще не рожденными детьми, светлыми семейными перспективами, а также над тем, что любимому предпочли суженого.
— Суженый — это деньги? — я изо всех сил старался уважать ее выбор.
— Не только, — она была серьезной, и я почувствовал, что она нисколько не хочет обижать меня; напротив, она именно сейчас, сию минуту, пытается понять, что же предопределило ее выбор. — Это уверенность в том, что твой избранник уверен в себе, что он знает, чего хочет. Это уверенность в том, что его будущее связано с моим. А с тобой…