Отцовский крест. Скорбный путь. 1931–1935
Шрифт:
– Ну, куда он теперь делся? Вроде бы и нет его нигде!
Соня с Наташей, конечно, не выдержали и пришли посмотреть, как произойдет встреча. На берегу они застали матушку Моченеву и Авдакову и мать Евдокию, тоже уже знавших о приезде Миши. Все они стояли наверху и волновались. Где он пропадает? Что медлит? Он уже пропустил время, когда купальщики прошли на реку, вот они идут обратно, а его все нет.
Еще издали женщины заметили, что возвращающиеся очень весело настроены. Особенной радостью светилось лицо о. Сергия; он даже ничего не сказал проходя, только посмотрел счастливыми глазами.
Зато
– Ну и Миша! Настоящий артист! Артистически выполнил!
Больше всех был доволен о. Николай. Его глаза так и блестели, словно он сам придумал и проделал все это.
О. Николай один из всех священников даже на этой грязной работе не расставался со своим черным подрясником, хотя и у него он был единственный. Он выделялся среди своих товарищей и этим подрясником, и стремительностью движений, и молодым задором, благодаря которому чаще других позволял себе отклоняться от принятой нормы поведения, – выделялся всем, за что его называли Георгием Победоносцем.
Запомнился такой случай. Однажды на пустыре около ямы оказалось несколько верблюдов, мирно пощипывающих траву, и среди них маленький верблюжонок. О. Николай подошел к верблюжонку, обнял его и начал осторожно гладить его мягкую шерстку. В этих нерегламентированных движениях, в этом безобидном развлечении особенно откровенно раскрылось и то, что он сам еще очень молод, что ему не чуждо желание поразвлечься. И еще то, что как он ни бодрился, его очень тянет на волю.
С вечерними хождениями на Иргиз связано еще одно воспоминание.
Как-то раз получилось, что купающиеся возвращались обратно не группой, а вразброд. Некоторые из них ушли вперед, другие замешкались внизу, а о. Сергий, поднявшись на высокий берег, задержался там один, без товарищей. Он повернулся к Иргизу, к лежащему в той стороне городу, и задумчиво смотрел вдаль, – не на воду, а куда-то вверх, гораздо выше реки и тех деревьев, которые росли за рекой. Смотрел внимательно и в то же время как бы рассеянно. Затем поднял руку и вытер такую редкую у него и потому особенно тяжелую слезу.
Это было прощанье…
Если бы о. Сергия в эту минуту видели другие священники, особенно те, которым ему приходилось чаще других оказывать моральную поддержку, они, конечно, удивились бы, и, пожалуй, только теперь поняли бы, что ему нисколько не легче, чем другим. Если бы они почаще и повнимательнее присматривались к о. Сергию, они, может быть, заметили бы, что его чувства даже сильнее и глубже, чем у многих других, только он больше, чем другие, сдерживает их.
Глава 7. Скорбный путь
В день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, 5/18 июля, о. Сергий решил отпраздновать свои именины. Обыкновенно он праздновал их двадцать пятого сентября (8 октября), но не забывал и этот день, всегда служил молебен своему покровителю. На этот раз он попросил, чтобы ему принесли пирог со смородиной – другие ягоды еще дороги, не по карману.
– Хочу угостить своих друзей, – сказал он. – А до сентября мы здесь не пробудем.
Он оказался прав. Через несколько дней после именин их отправили.
Об этапе узнали еще накануне. Узнали бы, даже если бы Ксения не прибежала сказать. Вечером пришел большой конвой. С раннего утра родственники заключенных поспешили к тюрьме, но там уже стояла усиленная охрана. Не только не пускали к воротам, но отогнали даже от прилегающей к ним площади. Весь день тут продолжалась тихая борьба. Ожидающие, оттесненные на край площади, постепенно, по одному, подходили ближе; за первыми тянулись другие, и вот уже вся толпа оказывалась метрах в пятидесяти от ворот. Тогда их опять оттесняли назад, к самым огородам. И к задней стене не пускали, да и не было смысла туда идти: сугробы, с которых заглядывали внутрь, растаяли несколько месяцев назад, и стена поднималась ровная и высокая.
Несмотря на все препятствия, еще до обеда разнесся слух – «сидят на вещах». Миша и еще кое-кто ухитрились добраться до того дальнего угла бывшего монастырского сада, где стена была повреждена. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что готовится этап и притом на редкость большой. Весь двор был заполнен людьми с мешками, чемоданами, баулами. Узнать кого-нибудь на таком расстоянии, тем более в такой толпе, было невозможно, но все-таки выделялись фигуры начальников и конвойных в военной форме и довольно большая кучка людей в длинной духовной одежде. Наметанный глаз даже понимал, что там делается. Вот идет перекличка, теперь обыскивают. Много нужно времени, чтобы обыскать такую массу людей, недаром и начали чуть не с утра, и обед приносили сюда, во двор.
Из всех близких только о. Константин был дома, вернее, в церкви. После отъезда о. Петра он опять остался один и был занят с утра до ночи. Как ни рвался он проводить отца, дело не позволяло. Оставалась последняя надежда, что, отслужив вечерню, он еще успеет на вокзал.
Время уже далеко за полдень, хотя до отхода поезда тоже еще далеко. Внезапно (этого момента все только и ждали, а все-таки получилось внезапно), широко распахнулись святые ворота.
Это была особенная минута.
Ворота открылись во всю ширь и из глубины двора показалась голова колонны заключенных, в первом ряду которой шли священники. Люди сразу пошли тем мерным, ритмичным шагом, которым ходит опытный пешеход, когда ему предстоит далекий трудный путь: не слишком медленно и не очень быстро, без рывков и ненужных остановок. Мерно колыхались фигуры идущих в первом ряду, за ними мелькали головы заключенных второго, третьего ряда и т. д. Чувствовалось, что сзади еще много таких рядов – партия собрана необычно большая. Конвоиры, пешие и конные, окружали заключенных со всех сторон.
О. Сергий недолго продержался впереди. За этапом двигались подводы с вещами, все шли налегке, один он сам нес свой тяжелый чемодан. Заметно было, что идти ему очень трудно, он все отставал от своих, так что к концу пути оказался в задних рядах своей колонны. В чем же дело?
Это поняли не сразу, даже, может быть, значительно позже. В чемодане у него лежали недавно переданные ему Святые Дары, и он не мог допустить, чтобы чемодан с такой святыней лежал в одной куче с другими, сваленными как попало, вещами, чтобы его касались чужие руки.