Отцы и дети. 2.0
Шрифт:
– Бу!
– Что?
– Бу!
– А, это ты, Большой Медведь?
– Да, это я, Белка.
– Знаешь…
– Что?
– Я не хочу умирать.
– Ты не умрешь.
– Не хочу.
– Говорю же.
– Да?
– Да.
– Поклянись.
– Чтоб я сдох!
– Ага! Как ты можешь?
– А ты? Как ты можешь? Ты меня переживешь.
– Я больше не буду. Не говори так. Я действительно больше не буду. Обними меня.
– Я люблю тебя, Белка.
– И я тебя.
Высоко-высоко над нашими головами плывет бурая пелена – за сотни километров отсюда горят торфяники, там беда, там жара, там люди в дыму, в чаду, там гудит огромный человечий муравейник, там наш завод работает в три смены, и люди, маленькие муравьи, своими маленькими, слабыми, мягкими ладонями сгибают броневую сталь в огромные колонны, там горят звезды патоновской сварки, там рождаются колоссальные реторты для будущих алхимиков; они зажгут рукотворные солнца глубоко под землей, разгонят дыхание смерти в циклоторонах, добудут вечный огонь, который не снился Прометею; они – это мы, только мы удрали, сбежали, исчезли – наш первый отпуск, мы играем в робинзонов в старой деревне на краю Старого леса.
Мы покупаем козье молоко у бабы Зины, малину – у бабы Нади, картошку варим свою – выкапываем мелкую из горячей земли. Весь дом – от пыльного подклета, до борова печи, от красного угла, где родители повесили старую икону на пальмовой доске, до разросшегося терновника – ягоды сладкие, перезревшие, в крапиву падают, но не такие сладкие, как твои губы, – весь столетний дом – только наш, он нас переживет, и детей наших, они же будут – будут обязательно, ведь мы же будем жить долго и счастливо, и ты не умрешь, ну же, что ты плачешь, дурочка, все хорошо, давай я тебе расскажу о грозе.
– Белка, ты знаешь, из чего тучи состоят?
– Из воды.
– Ага. А почему в тучах гроза?
– Дождинки?
– Не-а. Тучи – там, наверху, ближе к стратосфере, тучи состоят из снега.
– Из снега? Тучи? Поэтому они такие белые?
– Ну, не совсем. И вода отражает белый свет, и снег. Так вот, чтобы снежинка образовалась, нужны – что?
– Что?
– Ну же. Это же на лекциях было.
– У нас нет.
– Точно?
– Угу. Передай мне малину.
– А поцеловать?
– На!..
– Так… О чем я? Уф-ф-ф. Ты вкусно целуешься. Чемпионка.
– Ага.
– И язык розовый. Ты зачем гаишнику язык показала?
– А чего он, пузатый, на нас палочку наставил?
– Зараза!
– А то! Еще молока? Так. Давай о снеге.
– Чтобы снежинка образовалась, нужна пыль. Обычная пылинка. Только очень-очень маленькая, такая, чтобы ветер ее забросил на несколько километров. И там – высоко-высоко – на ней осаждаются первые молекулы воды. И растет правильный шестиугольник.
– Гриш…
– Что?
– А почему снежинки всегда шестиугольные? Ну, не квадратные, не семиугольные?
– А, это еще Кеплер, который Иоганн, доказал. Он своему благодетелю, императорскому советнику-не-помню-какому, подарил рождественский подарок: «Рассуждение о снежинках». Я в Залесске купил, в магазине, за год, когда в тебя влюбился. Только ты еще тогда не знала.
– А вот и знала!
– Не показывай язык!
– Знала!
– Откуда?!
– Я загадала. Сидела на сеансе в кинотеатре. А потом оглянулась… Это, кажется, «Сокровища Атлантиды» шли, ну, там, где они нырнули.
– Точно! Я три раза ходил.
– Ты всегда сидел на заднем ряду.
– Точно.
– А я загадала, что оглянусь… Оглянулась, а там ты сидел. Один. И смотрел. И меня не видел. А потом ты вышел из кино и пошел к себе, а я запомнила, что у тебя спина была мокрая.
– Блин.
– Что, Большой Медведь?
– Получается, ты меня выбрала? Это не я тебя нашел?
– Ха! Знай наших!
– От вы, Евины дочки… Вот так всю жизнь живешь, думаешь, что ты самый умный, и хитрый, и ловкий, и украл так ловко, ан нет – оказывается, сам в сети попадаешь. Оказывается, это нас выбирают.
– Ты умнеешь на глазах.
– Зараза!
– Так, хватит целоваться. Ты о снежинках не рассказал.
– Смотри, все очень просто. Кеплер ходил по двору, вымощенному плитками, и думал-думал-думал. Вообще, думать – это прикольно. И он понял, что это задачка на то, как минимальным количеством фигур покрыть максимальную площадь. А какая фигура с самыми маленькими размерами занимает самую большую площадь? Ну, это третий класс!
– Круг?
– Точно. А какой многоугольник ближе всего к кругу, но чтобы эти многоугольники между собой без зазоров складывались, как плиткой?
– Восьмиугольник?
– Да тю.
– А, поняла. Шестиугольники.
– Ну. А он целую брошюру написал, вельможе на Новый год подарил, очень витиеватое рассуждение получилось, тогда все было витиевато… Ты куда?
– Сейчас, вынесу тарелки на мост. Слушай, ни туда ни сюда! Ну что это – оставлять? Допей молоко! Ну, пожалуйста!
– Хорошо…
– Гриш!
– Что?
– Бегом сюда!
– Что случилось?
– Бегом!
Над Старым лесом, расчертившим пыльный горизонт, висел маленький белый клубок. Это не была огромная туча, из тех, которые пару недель назад попытались пролить дожди на выжженную долину, – мы видели ливни, что обрушивались на нас и испарялись, не долетая до земли, лишь пугали мечущихся ласточек, – нет, это был просто белый клубок, инопланетной тарелкой зависший над Марфиным ключом.
– Белка…
– Что?
– Белка, беда идет. Большая беда.
– Ты что?!
– Белка, бегом побежали, все, что на заборе, снимай, все в дом.
– Гришка, ты с ума сошел?
– Смотри!
Клубок рос слишком быстро, будто маленький пацан катал снежный комок из стратосферной стужи. Сначала комок был с яблоко, потом с футбольный мяч, термоядерная медуза поежилась, дохнуло ледяным ветром…
– Гришка!
– Не бойся! Давай быстрее!