Отцы
Шрифт:
Папке застонал. Точно овчарка, забегал он то справа, то слева и все время озирался по сторонам.
— Знаешь, как велики владения Бисмарка? Это не только Саксонский лес, который старик в дополнение к своим прежним владениям получил в дар за подделку Эмзенской депеши. Их не перечислить! — продолжал Брентен. — Но я хотел рассказать тебе об этом леснике! Когда он от старости уже и двигаться не мог, Бисмарк отказался платить ему пенсию. Уверяю тебя, что злейших эксплуататоров, чем восточно-эльбские бароны, свет не видывал!
— Что верно, то верно! Значит, лесник так ничего и не получил?
— Ну, понимаешь, старый
— Кто непременно хотел поехать в Саксонский лес, ты или я? — крикнул Пауль Папке.
— Да, Карл, что верно, то верно!
— Не отрицаю, в Саксонский лес я предлагал поехать. Но это же не означает паломничество ко гробу Бисмарка, — ответил Брентен. — Да и, кроме того, Пауль, ты меня поражаешь — откуда у тебя это донжуанство? Просто удивительно!
— Не мели чепухи! — буркнул Папке.
— На земле существуют лишь две замечательные женщины, верно, Пауль? Одна из них умерла, другую днем с огнем не сыщешь. Если память мне не изменяет, это твоя излюбленная поговорочка, а?
— Обед был превосходный, — сказал Густав Штюрк.
— Но все остальное не подойдет, — воскликнул Пауль Папке. — Я это понял, как только мы вошли. Достаточно взглянуть на руки хозяина… Ты заметил, Штюрк? Ни тени интеллигентности.
— А сейчас мы домой? — спросил Густав Штюрк.
— Как домой? А ужин? Нет, Штюрк, — важно сказал Папке, — наша миссия далеко еще не окончена. Это было бы чересчур просто. Члены нашего ферейна вправе требовать самого лучшего ресторана для своего праздника. А мы, мы обязаны искать, невзирая ни на какие трудности.
День был знойный. Июльское солнце стояло почти лад головой и жгло немилосердно.
— Куда мы, собственно, топаем? — спросил отяжелевший после обеда Брентен.
— Я думаю, мы насладимся немного природой, побродим, пойдем, пожалуй, вон в тот лесок, где, видишь, публика гуляет. День чудесный, а до ужина времени еще много.
Ресторан «Старый канцлер» был расположен на холме, с него открывался великолепный вид на Заксенвальд, на Фридрихсруэ и Шнекенберг с гробницей Бисмарка. Хозяина Адольфа Крумгорна заменял его отец, Крумгорн-старший, какой-то деревянный, точно высушенный старец, с седыми бакенбардами и на редкость густыми кустистыми бровями: сын поручил ему принять и обслужить гостей. Да, кивнул он, сын говорил, что господа предупредили его о своем приезде; но старик, по-видимому, и не думал предложить им поужинать. Они долго и тщательно осматривали ресторан. Пауль Папке, не жалея красок, расхваливал его местоположение, сад и зал для танцев и несколько раз бегал в уборную. Все осмотрев, они вновь очутились у буфетной стойки, и Пауль Папке с возмущением шепнул Брентену:
— Если этот тип не предложит нам сейчас ужин, мы уходим!
До этого, однако, не дошло: немного погодя старик, шаркая, подошел и ровным безучастным голосом попросил гостей отужинать.
Ну, значит, все в порядке, и Пауль Папке громко возгласил:
— Это, несомненно, лучший ресторан во всей окрестности и расположен куда красивее, чем «Древние саксы» там, внизу.
Вкусно и обильно поели, выпили две бутылки бургундского и, порешив на сегодня закончить поиски ресторана, отправились на вокзал в Фридрихсруэ;
Расставались очень довольные проведенным с пользой днем и питая самые теплые чувства друг к другу. Карл Брентен, с нетерпением ожидавший минуты, когда можно будет наконец поговорить с глазу на глаз с зятем насчет покупки лавки, стал прощаться с Паулем Папке. Но тот еще долго и горячо убеждал его в понедельник явиться в театр без опозданий. Ведь в «Кармен» все статисты должны быть готовы к выходу уже в первом акте. Затем Папке подозвал извозчика и посоветовал Брентену и Штюрку последовать его примеру.
— Этот расход ферейн может взять на себя в награду за все наши труды, — сказал он.
Но Густав Штюрк с ним не согласился:
— Ведь мы в пяти минутах от дома; трамвай останавливается почти у наших дверей.
— Пролетарии! — Презрительно улыбаясь, инспектор Папке вскочил в пролетку и крикнул извозчику: — Гриндельаллее, сто двенадцать!
И укатил, на прощание еще раз помахав рукой приятелям.
Глава третья
1
В воскресенье после обеда Фриц Хардекопф сидел у стола в столовой; перед ним лежала чертежная доска, линейка, циркуль и угольник. Фриц чертил схему парусного судна. Это занятие доставляло ему великую радость. Он работал с увлечением. Рассматривая свое творение, делая расчеты, он вполголоса напевал:
Судохозяину лафа,
Набита золотом мошна.
Пусть пароход и очень стар —
Закрасит все грехи маляр.
Напевая, он то и дело брался за карандаш.
Но вот посудина бум-бом,
И опрокинулась вверх дном…
Дверь вдруг открылась.
— Скажи-ка, что это за песню ты поешь?
— Старинная гамбургская песенка, мама, матросская, — ответил Фриц с довольной усмешкой.
— Матросская? И в ней поется о посудине, которая «опрокинулась вверх дном»?
— А что ж, — ответил Фриц, смеясь. И беспечно прибавил: — Такие вещи случаются.
— Так-так. А если такие вещи случаются, что тебе за охота идти в матросы?