Отдам осла в хорошие руки
Шрифт:
Не любили ее в городе. Между нами, непростая была старушонка, зловредная. Ее побаивались и старались с ней не ссориться, чтоб порчу не навела. Целыми днями Косая Грета бегала по городку, юркая, маленькая, жилистая, с острыми мелкими глазками, глядящими в разные стороны света, ругалась и ссорилась со всеми. И плевала. Порядочная змея была эта Косая Грета. Где плюнула, там жди неприятностей. А вы думали? У нас в Карпатах столько намешано, не разберешься: колдуны, ворожки, духи, голоса, змеи летучие, опришки — ой, столько тайн, только ходи, слушай, смотри и записывай! Так Косая Грета каждое утро из своей Чертории — село такое есть в горах, Чертория (а я что говорила!), — чесала в город, как на работу. Плеваться. А вечером — назад. И не заявишь же на нее в милицию, что она бегает и плюется.
И вот Мишаня как-то едет в «Приют четырех» Толика выгуливать и учить охотиться на мелких грызунов и животных побольше, а по дороге бойко семенит Косая Грета, руками размахивает, раскраснелась, крепенькая такая, энергичная, полная сил. Мишаня, добрая душа, пересадил Толика назад и остановил машину:
— Садитесь, жиночка. Подвезу.
Косая Грета шустро запрыгнула, а бестолковый Толик, любопытный, не может же тихо сидеть. Через ее плечо перегнулся и своей башкой Косой Грете в лицо:
— Клек? — спрашивает. — Как дела, бабка?
Та как сиганет из машины в открытую дверь — хорошо, машина еще скорость не набрала, — и ну улепетывать в обратную сторону, как заяц какой-нибудь, только ее и видели. И все.
С тех пор всем на удивление притихла Косая Грета. В храм стала похаживать, бродячих кошек и собак подкармливать. Ну Толик! Ну орел!
После этого случая многим мысль приходила в голову Толика портрет на герб города поместить. В профиль.
А тут подоспела третья Толикова весна. И когда она достигла пика, эта чаровница легкомысленная, и ароматы согретых солнцем цветущих деревьев и трав кого угодно уже могли свести с ума, она, эта весна, наконец задела и чистую душу нашего Толика.
Ездили они с Мишаней в лес. Мишаня отпускал Толика — лети! Куда-куда… Туда, Толик! Туда, где за тучей белеет гора, Толик… Думал Мишаня: уж улетит так улетит. Сейчас точно не пропадет. Лети, брат, куда глаза глядят! Толик взлетал, и зоркие его глаза с самой высоты видели только крышу удирающего в город Мишаниного «уазика». Толик легко догонял и перегонял «уазик» и, прилетая раньше Мишани домой, мирно встречал его, сидя безмятежно, как и прежде, на заборе рядом с петухом.
И однажды Мишаня с Толиком наконец увидели ее, зависшую над пропастью как на ниточке, распахнувшую мощные искрящиеся крылья, — ее, юную орлицу-беркута. Затрепетало сердце потрясенного Толика. Еще бы! Страшно он был в себе не уверен, чувствовал себя эдаким увальнем, вскормленным в неволе. Но Мишаня — настоящий друг Мишаня — внушал ему:
— Ты что, Толик?! Ты же орел! Не дрейфь, Толик, давай!.. Женщины, они ведь как, — рассуждал Мишаня, из-под ладони наблюдая за полетом орлицы, — они песни разные любят. Льва Лещенко, например…
— Клек! — возмутился Толик.
— Ну или кто кого, — неопределенно согласился Мишаня. — Разные женщины любят разные песни. Ты ж птица, Толик, спой ей что-нибудь свое, давай!
Два дня подряд ездили Мишаня с Толиком ухаживать за молодой орлицей-беркутом. А на третий день рано утром Толик улетел. Сам. И больше не возвращался.
Мишаня и вся его семья, и даже теща Мишанина, затосковали. Мишаня ездил в «Приют четырех». Но орлов там уже не увидел. И понимал, что Толику хорошо, что Толик счастлив, но душа все равно была не на месте. Привык.
Да… Беркуты — птицы загадочные, гордые и мудрые. А еще верные. Любят раз и навсегда. Потому что понимают, что их свободная, пронизанная синими горными ветрами орлиная любовь делает их, беркутов, бессмертными. Так что тут выбирать надо: или вареники с винегретом каждый день, или вечность. Тут уж кто что выберет.
Каторжник
Мне нравятся размытые очертания произносимых слов. Люди в одно и то же слово вкладывают свой собственный смысл, и пожалуйте — жизнь расцветает и радостно вертится, как карусели.
Вот смотрите. Приятель мой, егерь из местного лесничества, Павлик говорит:
— Я, друзья мои, бодро иду по жизни! Бодро и весело. А чего огорчаться, прально?
И заметьте, все это он говорит лежа на диване, небритый, с синяком под глазом и больной головой после вчерашнего. Квелый такой, с зеленым лицом лежит, но при этом бодро идет по жизни, и его не пугают временные трудности.
Павлуша — человек широкий. В молодости на пиво или в баньку париться, например, ездил с друзьями, не мелочась, на локомотиве. Он кем-то там в железнодорожном депо работал. Девушек катал на своем бронепоезде. А потом ставил локомотив на запасный путь, и вот вам пожалуйте в гости — уже дача…
Единственный человек, кого Павлик всю жизнь боится, — его маленькая жена Леся.
— Павлуша, а Павлуша!
— А, Лесю кохана…
— Павлушка, зайды до хаты.
— Не, Лесюню, нэ хочу. Ты бить меня будешь…
— Та нэ буду…
Идет дурак большой Павлик. Леся как подпрыгнет, как даст своим маленьким крепким кулачком по башке!
— Я тоби зараз дам бронепоезд! А?! От якый параззззит!
Павел закрывает голову руками и пережидает. Ну не станет же он с маленькой Лесей драться, наш добрый Павлик.
А знаете, что он любит больше всего на свете? Горы. Горы…
А как же их можно не любить? А вы поднимитесь повыше до Перкалаба или вскарабкайтесь на фиолетовую сивую Чорногору и замрите там на минуту… А еще лучше — останьтесь на ночь. И тогда этакие начнут происходить чудеса! Зачем куда-то за тайнами ехать за тридевять земель, за семь морей и океанов? Вот они у вас под носом. Ночь в Карпатах — и вы другой человек. Услышите в кромешной тишине чьи-то вздохи, всхлипы и шорохи, хрип загнанных лошадей, пьяный хохот невиданной птицы, рваный яростный рык дикого зверя… Увидите горящие во тьме глаза и сквозистые плывущие тени… Ага-а! Страшно?!