Отдел убийств: год на смертельных улицах
Шрифт:
Но на улице тело не говорит ничего. Убей человека по дороге в магазин за выпивкой – и можешь не переживать, что госслужащие пойдут пылесосить пыль по всему кварталу 2500 на Дивижн-стрит. Расстреляй человека на улице – и велик шанс, что большую часть пуль уже никто не найдет. Убей кого-нибудь на улице – и на месте преступления детектив найдет от силу брызги крови да пару стреляных гильз. Здесь не только меньше возможностей найти улики, но также размываются пространственные отношения между убийцей, жертвой и местом преступления. В четырех стенах у убийцы и жертвы есть определимая привязка к конкретному месту; на улице детектив не вычитает имена в счетах за квартплату или в договоре о съеме. Не соберет фотографии
Конечно, детектив знает, что у убийства на улице есть и свои преимущества, а именно – возможное наличие свидетелей, второго элемента в следственной триаде. Поэтому в путеводителе уличных убийц отдельное место давно занимает одна альтернатива – особенно в таком городе с блокированной застройкой, как Балтимор, где у каждого квартала есть задний переулок. Убей человека на задворках – и минимизируешь риски оставить как улики, так и свидетелей. В Балтиморе сообщение о теле в переулке дежурный детектив неизбежно встречает стонами и прочими горловыми звуками.
На самом деле только при одном раскладе надежды еще меньше, чем с трупом в переулке. Когда балтиморского детектива вызывают в лес и заросли ежевики вдоль западной окраины города, это может означать только одно: кто-то из горожан совершил что-то очень плохое, но очень-очень хорошо. Уже два поколения Ликин-парк является излюбленной балтиморской свалкой для тех, кто покинул этот свет из-за пули или ножа. Эта обширная лесистая глушь вокруг ручья под названием Гвиннс-Фоллс послужила местом стольких незаконных захоронений, что должна бы считаться городским кладбищем. В Нью-Йорке есть джерсийские болота или реки в черте города; в Майами – Эверглейдс; в Новом Орлеане – байу. В Балтиморе случайный неудобный труп частенько прикапывают на обочине петляющей Франклинтаун-роуд. Среди легенд департамента полиции бытует одна – возможно, апокрифическая, – о классе кадетов, искавших на участке лесопарка пропавшего человека, которым начальник смены Юго-Западного района лукаво заметил, что они ищут одно конкретное тело: «Если будете хватать все, что попадется, мы тут зависнем на весь день».
Детективы-ветераны заявляют, что даже самые неприметные места что-то да говорят о преступлении. В конце концов, даже труп в переулке оставляет детективу вопросы: что убитый в переулке делал? Откуда пришел? С кем? Но перевезенный труп – будь то в Ликин-парке или в переулке, в заброшенном доме или багажнике, – не скажет ничего. Он молчит об отношениях убийцы, жертвы и самого места. Он по определению лишает убийство хронологии и – за исключением предметов на нем – улик.
Где бы и каким бы ни было место преступления, его ценность для следствия целиком и полностью зависит от самого детектива. От его способности устранить посторонних и сохранить все в нетронутом виде; от его наблюдательности, умения увидеть место преступления в целом, в частностях и со всех возможных ракурсов; от его готовности сделать все, что хотя бы теоретически принесет вещдоки; от его сообразительности, благодаря которой можно избежать бессмысленных или бесплодных процедур.
Это субъективный процесс. Даже лучшие следователи признают, что, сколько улик ни вывози, детектив неизбежно вернется в отдел с гложущим ощущением, будто он что-то упустил. Эту истину ветераны вбивают новичкам в головы первым делом, эта истина – неуловимый характер самого места преступления.
Что бы ни происходило до того, как место происшествия будет оцеплено, проконтролировать это невозможно, и сразу после огнестрела или поножовщины некому приструнить патрульных, медиков или зевак, видоизменяющих окружение в попытке обезоружить участников или оказать первую помощь жертве. Но если не считать таких необходимых действий, первый полицейский на
Обязанности первого полицейского заканчиваются с прибытием детектива, который, если знает свое дело, начинает с замедления всех неотложных следственных действий и тем самым мешает чьей угодно дурости причинить значительный ущерб. Чем сложнее место преступления, тем медленнее тянется процесс, чтобы у детектива было хотя бы подобие контроля над полицией, свидетелями, зеваками, криминалистами, помощниками медэксперта, младшими детективами, начальниками смены и вообще всем живым в окрестностях. Не считая гражданских, все знают свои обязанности, всем можно доверять, но, как и в остальном, на бога надейся, а сам не плошай.
Еще до конца года детектив из смены Стэнтона приедет на место преступления, откуда команда медиков-новичков заберет мертвеца – причем мертвее мертвого – на последнюю поездку в ближайшую реанимацию. Там им разъяснят, что политика больницы – принимать только тех пациентов, которые хотя бы цепляются за жизнь. Смущенные медики подумают-подумают да и вернут тело обратно на улицу. После их приезда план нерешительно одобрят патрульные, предположив, что уж медики-то знают, как правильно. Патрульные бы наверняка еще постарались и уложили тело так, как оно лежало изначально, если бы не приехал детектив и не сказал, что все уж, спасибо, не надо. Хрен с ним теперь, везите бедолагу сразу на вскрытие.
Точно так же Роберт Макаллистер, опытный детектив и ветеран с сотнями мест преступлений за плечами, вскоре окажется на кухне в Пимлико, над окровавленным телом восьмидесятиоднолетнего старика, которого в жестоком ограблении с взломом пырнули ножом сорок-пятьдесят раз. На комоде в спальне будет лежать орудие убийства с запекшейся кровью на изогнутом лезвии. То, что такую вопиющую улику потревожат, настолько немыслимо, что Макаллистер сочтет излишним об этом напоминать. И из-за этого умолчания молодая патрульная, недавно попавшая на улицы, забредет в спальню, возьмет нож за рукоятку и принесет на кухню.
– Я нашла это в спальне, – скажет она. – Это важно?
Допустим, всех подобных бедствий избежали и место преступления сохранили; детективу остается найти и забрать доступные улики. Для этого не пылесосят все комнаты подряд, не снимают отпечатки со всех плоских поверхностей и не везут в отдел вещдоков все пивные банки, пепельницы, обрывки бумаги и фотоальбом в придачу. Приличия и здравый смысл ценятся не меньше усердия, и детектив, не видящий разницы между возможностью, вероятностью и догадками, вскоре обнаружит, что рискует перегрузить процесс сбора улик.
Вспомним, например, что заваленные работой эксперты в баллистической лаборатории отстают от графика на недели. Вы хотите, чтобы они сравнили вашу пулю 32-го калибра с пулями 32-го из других перестрелок конкретно этого года – или заодно и прошлого? Точно так же с экспертами по отпечаткам пальцев, которые вдобавок к открытым убийствам занимаются скрытыми отпечатками с грабежей, разбоев и еще десятка видов преступлений. Вы скажете им проверить поверхности, которые кажутся непотревоженными и не имеющими отношения к преступлению, – или попросите сосредоточиться на предметах, которые сдвигались или находятся близко к месту смерти? Когда старушку задушат в постели, нужно ли пылесосить весь дом, зная, как долго трасологическая лаборатория будет перебирать грязь и пыль, волосы и волокна ткани только из одной комнаты? Или, понимая, что здесь не было масштабной борьбы в разных комнатах, лучше попросить помощников медэксперта осторожно завернуть тело в простыни, чтобы сохранить волосы и волокна ткани на кровати?